Виталий Калашников , стихотворения

ПИР

Заиграют когда-нибудь легкие флейты!

Люди сложат песни о нашей жизни!

И пространство ляжет в легчайшем дрейфе,

Сквозь века подступая к моей отчизне

Потому что бывают такие годы,

О которых мечтают тысячелетья,

И последующие народы

К губам подносят легкие флейты!

Настоящее сохнет от тихой злости —

Гложет скука все то, что не лижет зависть,

А у нас на пиру есть такие гости,

Что у нас на земле еще не рождались

К нам минувшее протягивает младенцев

Сквозь века, по цепочке, словно снаряды

И они здесь взрываются зрелым смехом,

Улыбаются и садятся рядом

Пусть грядущее может все — то есть,

Все, что казалось волшебными снами,

Но потомки ищут радость и совесть

В старой книге с нашими именами

Ведь у нас на пиру есть такие гости,

Ведь у нас собрались здесь такие люди,

Что увидишь сам, перебрав все кости

Таких не было, и больше уже не будет

Из любой толпы их выловишь взглядом,

Без труда узнаешь в любом встречном,

Если он хоть миг посидел рядом

На пиру, который пребудет вечно

Если ты ловец и надежны снасти —

И тебя не минует светлая сетка,

И исполнится лик твой великим счастьем,

И в ладошку ляжет теплая метка

Пусть широк вход в мир — некуда шире,

Но вход на пир это малая дверца,

И все, что длится на этом пире,

Словно брачная ночь — в глубине сердца!

Сегодня так часто срываются звезды

Сегодня так часто срываются звезды,

Что даже о космос нельзя опереться,

Там будто бы чиркают спичкой нервозно,

А спичка не может никак разгореться.

И полночи этой ничто не осветит,

Ничто не рассеет во мне раздраженья,

Никто на вопросы мои не ответит,

И нет утешенья.

Во мне все противится жить по указке

Провидцев, сколь добрых, настолько лукавых,

Душа не поверит в наивные сказки,

Что в детях она повторится и в травах.

И в мире прекраснейшем, но жутковатом,

Где может последним стать каждый твой выдох,

Она не живет – ожидает расплаты,

И нужно ей не утешенье, а выход.

Но кто мне подскажет, куда мне бежать

От жизни, от жил, разрываемых кровью,

От жженья, которого мне не унять

Ни счастьем, ни славой, ни женской любовью.

Ведь я уже связан, уже погружен

В сумятицу судеб. Меня научили,

Как рушить и строить, как лезть на рожон,

И я зарываюсь и радуюсь силе.

Лишь ночью, один на один со вселенной,

Я вижу, сколь призрачна наша свобода,

И горестно плачу над жизнью мгновенной,

Несущейся, словно звезда с небосвода.

Сейчас промелькнет! Я сейчас загадаю,

Ведь должен хотя бы однажды успеть я...

Сверкнула! И снова я не успеваю

Сказать это длинное слово: бессмертье!

С ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОГО

Мать сына провожала в путь

И говорила. «Не забудь,

Я жду тебя в родимый дом

Иль на щите, иль со щитом».

Но засосала нищета,

И он вернулся без шита.

Афганский народно-революционный гимн (Жиля кабыля...)

Жила кобыла,

Жила кобыла,

Жила кобыла -

Такие дела!

Эта кобыла

Часто любила,

Много лошадок

Она родила.

Эта кобыла

Честно служила,

Честно служила -

Такие дела!

И командира

Смело носила,

Нежно любила

Свои удила!

Только в Кабуле,

В нашем Кабуле,

В вашем Кабуле

Такие дела!

Жужжают пули,

Жужжают пули,

Жужжают пули,

Сирена выла,

Алла!

В дальнем ауле,

В дальнем ауле,

В дальнем ауле -

Такие дела!

Наши продули,

Ваши продули,

Наши продули -

Душмена взяла -

Алла!

Душмена с тыла

Всех перебила,

Все-все убиты -

Такие дела!

Только кобыла

Била копытом,

Била копытом

И кусала!

Алла!

Как стала пленной,

Очень мгновенно,

Очень мгновенно

Она умерла.

В нашем музее

Славы военном

На видном месте

Ее чучела,

Алла!

ЖЕСТОКИЙ РОМАНС

Цыганского романса слышу звуки —

Теперь мне не укрыться от тоски.

Я снова золочу цыганкам руки,

А время серебрит мои виски.

Спляши, цыганка! Вновь припомню я,

Подняв на счастье ваш тяжелый кубок,

Как прогорела молодость моя

Под занавесом падающих юбок.

Припомню я, как пел и как плясал,

И как со стройной девичьей фигуры

Я распускал тугие пояса.

Словно рулон цветной мануфактуры.

Спляши! Я дам кольцо за красоту,

За то, что я когда-то был моложе,

Хотя б за то, что на цыганку ту

Ты ни лицом, ни станом не похожа.

За то что так мучительно близка,

Готовая опять в меня свалиться,

Такая беспросветная тоска,

Что сквозь нее и плачем не пробиться.

КАЗАЧЬЯ НАРОДНАЯ

Что ли я, да эх, да что ли я,

Да эх, да что ли я и вправду не казак?!

В поле я, да эх, да в поле я,

Да что ли в поле не найду какой кизяк?!

Что ли я, да на приволье я,

Да из какого-никакого кизяка,

Что ли я, да в русском поле я,

Да не слеплю себе другого казака!

ДВОРОВАЯ ДАЛЬНОБОЙНАЯ

В. Диброву

На отрезке Минск-Борисов, возле поворота,

Одинокий дом стоит — слушай, коль охота:

Есть традиция одна у шестой колонны:

Проезжаешь этот дом — давишь на клаксоны.

Костю Брест подзадержал — трасса никакая,

Парень жал педали в пол, газовал, икая,

Потому что он спешил к Леночке в объятья,

С Дюссельдорфа вез он ей свадебное платье.

Дело трудное — везти груженую фуру,

Его «чайник» обогнал и подрезал сдуру.

В той «шестерке» мог сидеть дед, а может дева,

Костя дал по тормозам, а ведь знал, что делал!

Одинокий дом в ночи возле переезда,

По сугробам алый след тянется к подъезду,

Он стонал и двери скреб из последней силы,

Представляешь, ни одна падла не открыла.

На втором и третьем пьют — ничего не слышат,

На четвертом — у «глазков» — притаились, дышат,

А на первом этаже музыка играет,

Между первым и вторым Костя помирает.

Чтобы людям не забыть совести законы,

На КАМАЗах ставим мы мощные клаксоны.

Проезжая этот дом, сигналим понемножку,

Днем и ночью помнить им ковровую дорожку!

АВИНЬО-ХА-ХА

Квебекская народная песня
1.

Мужичок стучится в дверь —

авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит!

— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел войти.

Бабенка в ответ!

— Так входи же, не робей — муж уехал в Пакистан

Столько мужиков, что входит тут и входит,

столько мужиков, что входило, и — нормально.

2.

Мужичок ввалился в дверь —

авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит

— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел поесть.

Бабенка в ответ.

— Кушай, кушай, не робей — муж уехал в Пакистан.

Столько мужиков, что едят тут и едят,

столько мужиков, что едят, и все нормально

3.

Мужичок все в доме съел —

авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит:

— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел здесь полежать.

Бабенка в ответ.

— Так валяйся, не робей — муж уехал в Пакистан

Столько мужиков, что лежат тут и лежат,

столько мужиков, что лежит, и все нормально.

4.

Належался мужичок —

авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит:

— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б вас хотел лобзать.

Бабенка в ответ:

— Так целуй же, не робей — муж уехал в Пакистан.

Столько мужиков, что целует и целует,

столько мужиков, что целует, и — нормально.

5.

Мужичок поцеловал —

авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —

А бабенка говорит:

— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б вас хотел… ласкать!

Бабенка в ответ:

— Так ласкай же, не робей — муж уехал в Пакистан!

Столько мужиков, что ласкает и ласкает,

столько мужиков, что ласкает, и — нормально!

6.

Наласкался мужичок —

авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха.

А бабенка говорит:

— Чего ты хочешь? Чего желаешь?

— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел уйти.

Бабенка в ответ.

— Так иди же, не робей — муж уехал в Пакистан.

Столько мужиков, что входит и уходит,

столько мужиков, что свалило, и — нормально —

авиньо-ха-ха

Пытаясь продержаться гордо

Пытаясь продержаться гордо,

Старался из последних сил,

Но слово изодрало горло,

Пока его произносил.

Но слово об асфальт расшиблось

Птенцом, упавшим из гнезда,

И, не расслышав, ты ошиблась,

А я исправить опоздал

Или, вернее, побоялся,

И все забылось.

Я остался.

Проулками от Домского собора

Проулками от Домского собора
Иду едва знакомою дорогой

Сквозь гул и шелест баховского бора.

Всё это одному мне слишком много.

Весь этот город, распоровший небо,

Застыл под проливною черепицей,

Как некая великая победа –

Он будит мысль и не даёт забыться.

Но мне не разобрать, о чём кричат

Все эти лица, улицы и зданья –

Вновь пустота у левого плеча

Растёт и принимает очертанья.

Я к ней привык – к печали еженощной,

Привык к молчанию и не держать под локоть,

Отсутствие твоё настолько прочно.

Что я уже могу его потрогать.

Не стоило куда-то уезжать

Укачивая память. Словно зыбку.

Когда не город вижу, а опять

Скамью под липой и твою улыбку.

Побег мой провалился в самом главном,

Теперь я это ясно понимаю –

Отсутствие твоё настолько явно.

Что я его тихонько обнимаю.

Я знаю: жизнь – это целовать

Вот эти плечи, волосы, коленки...

И тротуаром, узким, как кровать,

Идём мы – я от края, ты у стенки.

Приехали гости – пойду зарублю петуха

Приехали гости – пойду зарублю петуха.

В таз рухнет осенний букет, перепачканный кровью,

Я сплюну с досады, ругнусь, чтоб никто не слыхал,

И к речке сойду по тропе, занесенной листвою.

Неужто навеки жизнь будет не жизнь, а живот?

Я вновь задохнусь от внезапно нахлынувшей злобы:

Неужто наш дух никогда эту цепь не порвет,

Которой он связан, как пес, с конурою утробы?

Ведь я до сих пор разволнован грехом пустяковым.

Но что же мне делать, не смог я придумать опять.

Делянку щипать? Чтобы снова шипели чертковы:

'Не стыдно ли вам комара на шеке убивать?'

И трону я травы рукою и вновь удивлюсь,

Что в мяте и доннике сердце стучит молодое,

И если ты скажешь, что это мой собственный пульс,

Отвечу: 'Конечно'. Но мне станет скучно с тобою.

ПОЭТ, РЕДАКТОР И ИЗЮМИНКА

В. Семину

Жила-была изюминка, изюминка в стихах,

Поэт ей домик выстроил в строке о лопухах.

Но старый злой редактор не выносил стихи,

Сказал он: «Нужен трактор в строке про лопухи».

«Позвольте, эта строчка как раз для лопуха,

Для трактора есть поле или ВДНХ».

(А про себя подумал возвышенный поэт:

«Изюминку раздавит твой чертов драндулет').

Но старый злой редактор имел коварный ум,

Ему был нужен трактор, чтоб отобрать изюм.

Недаром ночью темной он изучил стихи

И мыслью вероломной обшарил лопухи.

И в них нашел он домик изюминки моей,

И выхватил он ломик и начал клясться ей:

«Изюминка, родная, зачем тебе поэт?

Ты здесь совсем одна, я искал тебя сто лет.

Тебя я завтра выну из мерзкого стиха,

А в строчку трактор вдвину на место лопуха».

Но кто не видит лунки под старческой губой,

Куда стекают слюнки полоской голубой?

И пусть редактор ломом ей стекла разбивал,

И пальцем загрязненным по стенам ковырял,

Она забилась в угол и плакала всю ночь,

И призывала друга, а друг не мог помочь.

Но утром он ворвался — блистательный поэт,

Надменно разрыдался и очень крикнул: «Нет!»

Тут разразилась битва — чудовищная сечь.

Блистала, словно бритва, отточенная речь.

(Ведь дрались не мечами редактор и поэт,

А дерзкими речами сражались десять лет).

Но вот добил злодея сжигающий глагол,

Злодей воскликнул «Где я?» — и грохнулся об пол.

Но отдал душу богу истерзанный поэт —

Он сил потратил много, когда он крикнул: «Нет!»

Осталась лишь изюминка, изюминка в стихах,

И ржавый трактор в мертвых редакторских руках

И вот за все за это, от женщин до коров,

Навидят все поэтов, а не редакторов.

Поэзия — стезя такого рода

Поэзия — стезя такого рода,

Что редко на нее глядят с почтеньем:

Когда певец выходит из народа,

Народ вздыхает с облегченьем.

Почему-то теперь вечера

Почему-то теперь вечера

Так протяжно, так ярко сгорают,

Что мне кажется — это игра

В то, что кго-то из нас умирает.

Я с друзьями смотрю на закат

С небольшого моста, и у многих

Я ловлю этот пристальный взгляд,

Полный скрытой тоски и тревоги.

Вся долина предчувствий полна,

И все ерики, рощи, селенья

Вновь под вечер накрыла волна

Непонятного оцепененья.

«Это чушь', — сам себе я твержу,

Но опять на друзей и на реки

Я спокойно и долго гляжу,

Словно силясь запомнить навеки.

ПОРТРЕТ

Я — девчонка слабая,

потому как баба я.

Но зато уж баба я

Далеко не слабая:

сяду я в своем углу

на иглу.

И сижу в своем угле

на игле.

Пожар

Вот недолгой отлучки цена:

У дверей – обгоревшая свалка...

Стены целы и крыша цела,

Но внутри... Ах, как жалко! Так жалко,

Словно я потерял средь огня

Дорогого душе человека.

В этой кухне была у меня

Мастерская и библиотека.

Всюду лужи, развалы золы,

И лишь книги одни уцелели:

Плотно стиснуты, словно стволы,

Только вдоль по коре обгорели.

Вещи сгинули или спеклись,

Как забытые в печке ковриги,

Потолок прогорел и провис,

Но не рухнул – оперся на книги.

Черт с ней, с кухней, ведь я не о том,

Речь идет о задаче поэта:

Этот мир с виду прочен, как дом,

Но внутри... Ты ведь чувствуешь это.

Этот запах притих в проводах

И в никчемных пустых разговорах,

И в провисших сырых небесах,

И в глазах чьих-то серых, как порох.

Пламя только таится, оно

Ждет момент, когда б мы приумолкли.

Этот мир уже б рухнул давно –

Его держат книжные полки.

ПИСЬМО МАРИНЕ ПАЛЕЙ

А я был в Крыму. Танаис потихоньку затих — я был там с актрисой в последнее из воскресений: зовут Маргарита (фамилия комкает стих), ну эта, что в «Зеркале» или в «Собаке на сене». Раскопки и степь поменялись нарядом своим: степь желтая с красным, а камни вовсю зеленеют, полно запоздалых гостей, тут сентябрь, а им как будто начхать — пьют чаи, загорают, балдеют. Последние дни! Каждый хочет урвать хоть чуть-чуть, как будто зимой не налюбятся, не насмеются. Все женщины в просьбах, в глазах откровенная жуть — за них я спокоен: они хоть добьют, но добьются. А я распеваю: увольте, увольте меня. Я все это помню! И еду к себе в мастерскую, подруга в Москве на гастролях, а я у огня сижу целый день в одиночестве и сочиняю. Вот вызов пришел — друг опять приглашает в Берлин — поеду зимою, а если Ростов не отпустит, то я не печалюсь особенно, Хоннекер с ним, — опять эмигрирую в Рим — там Вергилий, Саллюстий. Ну, что еще можно… у наших с тобою друзей пока все в порядке — решают стрекозьи проблемы. Обком с перепугу вернул самолеты в музей, ко мне же вернулись обычные мысли и темы. С утра — холодина, не выкупаться, не постирать, а днем в каждой щели торчит запах прели и гнили, дожди зачастили, и время уже разбирать тот домик, который весной для тебя сколотили.

Письмо в город

Внучка за бабку, а бабка за дедку,

Так и живёт круговая порука,

Да ведь иначе не вытянуть репку –

Сын за отца; как и правнук за внука.

И не дай Бог здесь какого зазора –

Сразу урок получаешь жестокий:

Где мне укрыться теперь от позора –

Метр Помазков разбирал мои строки.

Что же, спиваясь, бродить по знакомым?

Гнить в Танаисе, куда мы сбежали?

Сколько же можно ссылать себя в томы?

В Томы, и в Иры, и в Оли, и в Гали?

Что ж эмигрировать в древние страны?

Прячась за ветхие латы латыни,

Словно Назон, лебезить пред тираном

Или усердно служить, словно Плиний?

Иль, удалившись от дел, как Саллюстий,

В грязном белье Каталлины копаться?

Да лучше мне удавится на люстре,

Лучше листа никогда не касаться!

Эти любители делать хинкали

Нас ни о чём уже даже не спросят

Если в щепоть ваши губы сжимали –

Нам не дадут уже рта раскрыть вовсе.

Вам (а поэтов в пределах Ростова

Встретить других мне удастся едва ли)

Было доверено русское слово,

Было, и вы его не отстояли.

Дело ж не в репке, а в долгой цепочке,

Тянущих эту державную репку.

Вас выбивают поодиночке,

Словно у нас из-под ног табуретку.

Оказались за одним столом

Оказались за одним столом.

Я сначала думал - обознался.

Боже, неужели это он?

Тот, при ком я и дышать боялся?

Он жует и все глядит куда-то

Неподвижным взглядом мертвеца,

Ощущеньем спущенного ската

Так и веет от его лица.

Ничего от давней той поры

Не осталось в этом человеке.

Разве только - этот взгляд с горы,

Эти приопущенные веки.

О БОЛИ

Легко я пережил доносы,

легко похоронил отца,

и перекрестные допросы

перетерпел я слегонца,

и не терял я эти губы,

пьянящие, как алкоголь,

но у меня болели зубы.

Я знаю, что такое боль.

Подпишитесь на наш телеграм КАНАЛ

Последние интересные выпуски

Holiday

История в фотографиях (629)

08.06.2023 23

Клаудия Шиффер в рекламной кампании Chanel, 1995 год. Эли Лартер в журнале Esquire, 2010 год. Юрий Гагарин в образе Посейдона на костюмированной вечеринке в Звездном городке в честь новых космонавтов...

Holiday

История в фотографиях (628)

07.06.2023 50

Звезды сериала "Твин Пикс", 1990 г. Лана Дель Рей в журнале GQ, 2012 год. Людмила Гурченко и автомобиль ВАЗ-2109 подаренный ей на кинофестивале. СССР, 1980-е....

Holiday

История в фотографиях (627)

06.06.2023 109

Майкл Джексон в нью-йоркской подземке, 1981 год. Чак Норрис проводит отбор девушек для нового фильма в клубе «Беверли Хиллз». Москва, 1996 год....

Holiday

История в фотографиях (626)

05.06.2023 149

Боб Mapли игpaeт в фyтбол в Лондоне, 1970-e. Клаудия Кардинале кормит котиков спагетти. Авиакатастрофа, в которой в погиб Юрий Гагарин. 27.03.1968....

Holiday

История в фотографиях (625)

04.06.2023 151

Тренер Александр Гомельский и "Русский Халк Хоган " баскетболист Владимир Ткаченко, 1990-е. Любoвь Пoлищyк, 1989 год. Дочь Чарли Чаплина Джеральдина Чаплин на съемках Доктора Живаго, 1965 год....

Holiday

История в фотографиях (624)

03.06.2023 188

Эpнecт Xeмингуэй кopмит голyбeй на площaди Cвятого Mapка в Венеции, 1954 год. Шэннон Элизабет на съемках «Очень страшное кино», 2000 г. Джейми Ле Кёртис и Джон Траволта. Кира Найтли в журнале Arena, 2...