Skip to main content
Знаменитые голливудские звезды сегодня и тогдаЗнаменитые голливудские звезды сегодня и тогда Повзрослевшая Эмма УотсонПовзрослевшая Эмма Уотсон Блондинка или брюнетка: 20 звезд, кто не может выбрать.Блондинка или брюнетка: 20 звезд, кто не может выбрать.
Виктор Шнейдер

§¤§е§Э§с§Ы Ё¤ la §ґ§а§Э§г§д§а§Ы §Т§а§г§н§Ю,
§Б§У§Э§с§с §Ъ§Щ-§б§а§Х §Я§Ъ§Ю§Т§С §в§а§Ш§Ь§Ъ,
§Ї§а §Т§

§¤§е§Э§с§Ы Ё¤ la §ґ§а§Э§г§д§а§Ы §Т§а§г§н§Ю,
§Б§У§Э§с§с §Ъ§Щ-§б§а§Х §Я§Ъ§Ю§Т§С §в§а§Ш§Ь§Ъ,
§Ї§а §Т§Ц§в§Ц§Ф§Ъ§г§о §±§С§в§Я§С§г§С, §г§н§Я!
§ґ§С§Ю, §Я§С §Я§Ц§У§Ц§Х§а§Ю§а§Ы §Х§а§в§а§Ш§Ь§Ц,
§±§в§а§Ю§Ц§Ш §Ь§а§Э§Х§а§Т§Ъ§Я, §в§н§д§У§Ъ§Я, §с§Ю
§Є §У§г§Ц§У§а§Щ§Ю§а§Ш§Я§а§Ы §б§в§а§й§Ц§Ы §Ш§е§д§Ъ,
§±§а§в§а§р §б§с§д§Ъ§г§д§а§б§Я§н§Ы §с§Ю§Т
§Б§У§Э§с§Ц§д§г§с §Я§С §б§Ц§в§Ц§б§е§д§о§Ц
§±§а§У§н§в§У§С§д§о §Ф§в§Ц§к§Я§н§Ы §д§У§а§Ы §с§Щ§н§Ь,
§Ў §д§а §Ъ §б§в§а§й§Ъ§Ц §а§д§в§а§г§д§Ь§Ъ,
§№§д§а§Т §Я§Ц §Т§н§Э §д§н §г§У§Ъ§в§Ц§б §Ъ §Х§Ъ§Ь,
§Ї§а §Ь§С§Ь §±§Э§С§д§а§Я §У§Ц§Э§Ъ§Ь§а§в§а§г§г§Ь§Ъ§Ы,
§Ї§Ц §д§а §Ї§Ц§У§д§а§Я - §Я§Ц §У §д§а§Ю §У§а§б§в§а§г,
§Ў §Ь§С§Ь §У§Ц§г§а§Ю§а-§Щ§в§Ъ§Ю§а-§Ф§в§е§Т§а
§±§С§в§Я§С§г§г§Ь§Ъ§Ы §а§Х§а§Э§Ц§д§о §е§д§Ц§г,
§Ј §Я§Ц§Ф§а §У§в§е§Т§С§с§г§о §Э§Ц§Х§а§в§е§Т§а§Ю,
§¤§Х§Ц §Т§Ц§Э§н§Ы §г§д§Ъ§з §Х§Ц§Т§Ц§Э §Ъ §У§с§Э,
§Ї§Ц §У§н§Щ§в§Ц§У§С§р§д §С§г§г§а§Я§С§Я§г§н.
§ґ§н §а§Х§а§Э§Ц§Ц§к§о §п§д§а§д §У§С§Э,
§Ј §б§е§д§Ъ §Я§С§г§а§Т§Ъ§в§С§Ц§к§о §г§д§С§Я§г§н
§Є §Я§С §Э§е§Ф§С§з §Ц§Ф§а §Щ§С§д§Ц§Ю
§©§С§г§д§н§Я§Ц§к§о, §Ф§Э§с§Х§с §Ъ§Щ§е§Ю§Э§Ц§Я§Я§а,
§¬§С§Ь §У §Я§Ц§Т§Ц §Х§С§Ь§д§Ъ§Э§о §б§в§а§Э§Ц§д§Ц§Э,
§¬§С§Ь §в§С§г§б§е§г§Ь§С§р§д§г§с §б§Ц§а§Я§н,
§¬§С§Ь §С§Я§С§Ь§в§е§Щ§С §б§а§б§а§Э§Щ§Э§С,
§Ў §Я§С§Х §а§Т§в§н§У§а§Ю §е§д§а§Я§й§Ц§Я§Я§а§Ы
§ґ§в§а§б§а§Ы §б§С§в§Я§С§г§г§Ь§а§Ф§а §Ь§а§Щ§Э§С
§±§С§в§Я§С§г§г§Ь§Ъ§Ы §Я§а§г§Ъ§д§г§с §е§й§Ц§Я§н§Ы.
§±§а§Ы§Х§Ц§д §г§р§Х§С - §г§а§Я§Ц§д §Щ§С§У§а§Х§Ъ§д,
§ґ§е§Х§С - §Т§С§Э§Э§С§Х§е §Ф§а§У§а§в§Ъ§д.
§ґ§С§Ю §У§а §г§С§Х§е §Э§Ъ, §У §а§Ф§а§в§а§Х§Ц
§©§Ц§Ю§Э§с §Ф§Ц§Ь§Щ§С§Ю§Ц§д§в§н §в§а§Х§Ъ§д.

Виктор Шнейдер


Длинные стрелы ног,
Гибкие дуги рук.
Женщина - это бог.
Женщина - это друг.

Но наступает сро


Длинные стрелы ног,
Гибкие дуги рук.
Женщина - это бог.
Женщина - это друг.

Но наступает срок,
Жизнь превращает в мрак
Женщина - злобный бог,
Женщина - злобный враг.

Нет, не способен друг
Столько доставить благ,
Столько жестоких мук
Не причиняет враг,

Сколько принес добра,
Сколько забрал и сжег
Из твоего ребра
Вырезанный божок.

Виктор Шнейдер

Тихий дон (стихи)


Виктор Шнейдер

Дон Альваро на дуэли,
защищая честь супруги
(о которой той самой бы
больше печься подобало),
ненароком поскользнулся,
извиняюсь за подробность,
в куче конских экскрементов
и предательским ударом
молодого ловеласа
моментально был заколот.
Победитель поединка,
рассудив благоразумно:
за убийство командора
по головке не погладят, -
счел за благо удалиться
в неизвестном направленье,
что и сделал той же ночью,
избежать успев ареста.
Безутешная вдовица
удавиться помышляла,
почитая виноватой
и себя не без причины,
но, по счастью, отложила
мрачный план самоубийства,
бросив силы все покуда
на благоустройство склепа.
Местный скульптор дон Мефисто
за умеренную плату,
позволявшую безбедно
жить ему четыре года,
согласился на могиле
сделать статую Альваро
и заказ исполнил с честью,
показав свое искусство.
'Как живой!' - сказала донна,
не вполне осознавая,
что слова ее не только
о портретном были сходстве,
ибо то ли дон Мефисто,
чернокнижник и алхимик,
оживил свою скульптуру
непонятным заклинаньем,
то ль бесплотный дух Альваро,
мало смыслящий в искусстве,
спутал статую и тело -
до того они похожи -
и вселился по ошибке
в изваянье командора,
только с этого момента
дон Альваро стал являться
гостем каменным в свой замок
всякий раз в двенадцать ночи.
И жена его встречала
с нетерпеньем на пороге,
помогала снять при входе
шлем и каменные латы...
Как их ночи проходили?
Как у всех супругов в мире,
и теплел холодный мрамор
от ее прикосновений.
Иногда они ругались
по хозяйственным вопросам,
иногда играли в карты,
как случалось и при жизни.
Но к рассвету возвращался
командор к гранитной тумбе
и, застыв в геройской позе,
оставался в ней до ночи.
Так четыре года кряду
продолжалось по секрету
от всего честного света.
А затем случилось вот что:
дон-альваровский убийца,
справедливо полагая,
что история дуэли
поросла травой забвенья,
потихоньку воротился
в город детства, сердцу милый.
Но рванулся первым делом
он не к няньке престарелой,
не к отеческим могилам
('Старый дворик! Бедный Йорик!'),
а к прелестной донне Анне,
по его недоброй воле
овдовевшей и, он слышал,
схоронившейся от света.
Дон Хуан (прости, читатель:
это пошлое прозванье
я не выдумал и грубых
делать не хотел намеков), -
дон Хуан, знававший прежде
благодетельную донну,
не поверил слишком слухам
о ее безмерной скорби
и о верности, которой
слишком поздно наградила
до такого поворота
не дожившего супруга.
Дон Хуан предстал пред Анной.
Та вначале обомлела,
а затем сыграть решила
с негодяем злую шутку.
(Впрочем, был ли негодяем
он, юнцом в нее влюбленный,
приглашенный командором
на смертельный поединок,
а затем четыре года
добровольного изгнанья
сохранявший образ Анны
в сердце, чтобы, возвратившись,
пасть пред нею на колени?
Бог, суди: твоя работа.)
Что случится, зная слабо,
но злорадствуя душою,
донна Анна на свиданье
позвала Хуана ночью,
в час, когда обыкновенно
ей являлся голем мужа.
Продолжение известно
и не сложнопредставимо:
командор застал Хуана
у жены в ночное время
и, поскольку не философ,
а всего лишь только рыцарь
(да и то уже покойный),
не обдумавши последствий,
прежде всех вопросов грозных
легкомысленной супруге
он отвесил оплеуху
тяжкой каменной десницей,
а Хуана, взяв за шкирку
(ухо, горло, ногу, руку -
вариации возможны),
снес впрямую в преисподню.
Вот какие были нравы
до эпохи Возрожденья...

Так писал пиит надменный:
мало - в ерническом тоне,
так еще же и хореем,
недостойным романтизма;
так писал студент-словесник,
пребывающий под крышей
общежитья номер восемь
очень средней высшей школы;
так писал юнец прыщавый,
и хихикал неприятно,
и, довольный новой строчкой,
тер ладошки друг о друга
в тот момент, когда явились,
громыхая, медный Байрон,
Моцарт каменный и Пушкин
из того же матерьяла,
да еще семнадцать статуй,
как-то менее известных.
И, конечно, перекрытье
удержать такую массу -
столько камня и металла,
столько гения и славы -
не смогло, и провалился
пол в проклятом общежитье.

Смерть насмешника да будет
поучением потомкам.

Виктор Шнейдер

Косвенная речь о смысле жизни (стихи)



Долгое начало
Быстрого конца.
Мать в ночи кричала.
Вызвали отца.

Добрался не сразу
(Ясно дело - ночь).
Не боялись сглазу,
Предъявили дочь.

(Кстати, ждал мальчишку,
Но - увы и ах.)
Оглядел малышку,
Скрыв брезгливый страх.

Как иные люди,
Ахать не спешил,
Хоть потом не будет
Чаять в ней души,

Баловать, чем сможет,
Потакать во всем.
Это будет позже,
Это все потом.

Что-то больно долог
Тянется рассказ.
Шаг ускорим: школа,
В школе первый класс,

Средний класс, последний,
Первая любовь
(Кто-то очень средний
Из соседских лбов),

Пятая, шестая,
Дальше без конца.
Выбрала из стаи
Этой молодца

И сумела с блеском
Оному внушить,
Без нее что, дескать,
Он не может жить.

Вышла, значит, замуж,
Развелась опять
(Раза два). А там уж -
Одиночка-мать,

Тяжкая работа,
Столь же тяжкий быт.
Приходящий кто-то
Грязен и небрит.

Протекают вяло
Тусклые года.
Знать бы, как их мало,
Как близка беда.

Стоит жить на свете
Сорок восемь лет,
Только чтобы встретить
Старый драндулет,

Чей шофер не сможет
Вывернуть в кювет,
Крикнуть слово 'Боже!'
Или даже нет

И, когда упрячут
Бедного в тюрьму,
Стать причиной плача
Близких - по нему.

Виктор Шнейдер

Лик Горгоны


Змеятся локоны по плечам.
Взгляд выжигает в душе печать.
Горе тем, кто тебя повстречал:
Лучше б им тебя не встречать.
Горе тем, кто, как мрамор, бел,
Тебя увидев, окаменел.

Ткань их судеб по швам трещит.
Кем ты позже ни окажись,
Они поднимают твой лик на щит
И будут его воспевать всю жизнь.
Муза-Медуза - холодная кровь,
Плевать ты хотела на их любовь.

Им бессмертие будет дано
В камне мемориальных досок,
Когда первый с булыгой пойдет на дно,
Второй продырявит свинцом висок.
В горе, безумии, нищете...
Но ты - останешься на щите.


Виктор Шнейдер

Легенда о Шлимане


Как говорят, фальсификатор Шлиман,
так до скончанья дней и не узнавший,
что все его поддельные находки,
им выданные за останки Трои,
и в самом деле были таковыми,
частенько говорил своей жене:
'Моя любовь, моя опора, счастье', -
и сам краснел от этой лжи и лести,
ни разу сам того не заподозрив,
что говорил ей истинную правду
и что была жена ему опора,
единственное счастье и любовь.

Виктор Шнейдер

Кивала. Молчала. Ногой качала.
(Между прочим, стройною очень).
Явно скучала. Не отвечала.
Только

Кивала. Молчала. Ногой качала.
(Между прочим, стройною очень).
Явно скучала. Не отвечала.
Только про водку, что нет, не хочет.

И проклинал он свой нрав угрюмый
Еще сильней, чем ее равнодушие.
Ясно, что, подключи он юмор,
Она иначе его бы слушала.

Но шутить о том, что волнует, -
Это чуть ли не аморально,
А поднимать любую иную
Тему - попросту нереально.

Она уже его раздражала:
Тем, что скучала, что нет ей дела...
Потом на вокзал его провожала.
Потом возвращалась. Потом ревела.

Виктор Шнейдер

Когда глаза привыкли к темноте,
и уши - к тишине, и руки-ноги -
к отсутствию какой-либо опоры,
и

Когда глаза привыкли к темноте,
и уши - к тишине, и руки-ноги -
к отсутствию какой-либо опоры,
и ноздри - к безвоздушному пространству,
я понял, что действительно темно
и тихо, и что нету кислорода,
и ничего иного, и меня.

И с горя закурил...

Виктор Шнейдер

Эйнштейн в 1944 году

Кто за безумие страны
моей в ответе?
Честны, как слуги Сатаны,
и злы, как дети.
Детей бы этих наказать,
побить по попе,
да что-то взрослых не сыскать
пока в Европе.
Я произвел переворот
во всей науке,
мне миллионы смотрят в рот,
мне карты в руки.
И я не то чтоб не хотел,
мол, хата с краю, -
но расшалились-то не те,
кто мне внимает.
Я лишь ученый - не калиф
и не икона.
Моя задача - формули-
ровать законы,
и не закон ли объектив-
ного развитья,
где сбиться велено с пути,
какими быть им?
Уж если Парки злая нить
ведет их в наци,
то в чем-то переубедить
тут зря пытаться.
Пусть правят миром короли,
а мой труд черный.
Я вне игры. Я не поли-
тик. Я - ученый.
Как бюргер я голосовал
за либералов.
У большинства свои права,
а умных - мало.
И то глядишь: когда слоны
шагают в ногу,
что может мышь? Хотя шалишь:
мышь может много.
Чего боится дикий зверь?
Огня и палки.
И палка будет. Верь - не верь,
мне очень жалко,
что страх, со мною в мир войдя,
не сгинет годы,
пока есть хоть одно дитя
среди народов.
Дитя достало пистолет,
достало пушку,
добудет через пару лет
мою игрушку.
Стать травоядным упроси
степного волка!
На то ни времени, ни сил,
ни крохи толку.
Что делать против детворы,
дурной, но рослой?
Вооружать (увы, увы!)
разумных взрослых.
Хотя и взрослый в простоте,
в заботе ложной
воскликнет тоже: 'Бить детей!
Да разве можно?!'
И проклянет меня спроста,
забудет разом,
как только взрослый станет стар:
склероз, маразм...
Провижу тот грядущий час,
и он опасен.
Однако я живу сейчас,
и враг мой ясен.
Мне демократия не бог.
Мне бог - свобода.
Мне жаль, что я не уберег
секрет природы,
мне жаль, что много-много лет,
водя вас за нос,
внушать вам станут: корень бед,
мол, Лос-Аламос.
Вольно вам будет в ста верстах
от края бездны
философировать, что страх
'не есть польезно'.
А я над пропастью той был,
как на былинке.
Мой разогрет научный пыл
в печах Треблинки.
На море бы под старость лет:
на Крит, на Самос...
Мне, барышня, один билет
на Лос-Аламос.

Виктор Шнейдер

Воспоминания в Петергофе



Льва дерет герой библейский,
У того из пасти пена.
А у нас подход плебейский:
Мы гуляем постепенно

Вдоль каскада по аллее
И гадаем полусонно:
'Лев, должно быть, околеет.
И не жалко льва Самсону?'

Пусть водой его облило -
Да в воде не много риска.
Дома ждет его Далила,
Палестинка-террористка.

Впрочем, род ее не важен:
Встреча их - не на войне же!
Ну, а рот ее так влажен,
Поцелуй ее так нежен...

Виктор Шнейдер

Меня могли бы не любить другие,
но так сложилось, что не любят эти,
за что моими названы друзьями.

Меня могли бы не любить другие,
но так сложилось, что не любят эти,
за что моими названы друзьями.

Меня могла бы не любить другая,
но так сложилось, что не любит эта,
за что моею названа женою.

Все вообще могло бы быть иначе.
Но так сложилось. Случаев стеченье
моею будет названо судьбой.

Виктор Шнейдер

Отелло



Не знаю, что скажут об этом историки,
По-моему, жизненно все до истерики:
В эпоху республиканской риторики,
Но до появленья на картах Америки,
Где все, как известно, всему равны
(И черные даже равнее белых), -
Итак, в дикий век, когда цвет вины
Еще часто путали с цветом тела,
Некий венецианский дож
Как только думал о черном зяте,
Его моментально бросало в дрожь,
За что не берусь на него пенять я:
Всяк мечтает в своих внучатах
Продолжение видеть личное.
Как быть, если папой они зачаты,
Доминантным до неприличия?
И хотя еще Мендель горох не скрещивал,
Но что касается цвета кожи,
То ясно, что белыми детям быть не с чего,
И это очень дожа тревожило.
Он анонимки строчил на зятя,
Пылая вовсю нетерпимостью расовой.
Их Инквизитор читал внимательно
И, естественно, все выбрасывал:
То потому, что не видел вины,
То не до казней - пора карнавала,
То вдруг страна на пороге войны,
А мавр, заметим, был генералом,
Страну защищавшим с тем большим рвением,
Что никогда со счетов не сбрасывал,
Что по дурному чужому мнению
Он стране той не сын, а пасынок.
А он - куда Родина повелит!
Ни в жисть не засиживался на месте:
То в Аравию, то на Крит,
Но, боясь, как казни, злых козней тестя,
Даже когда уезжал на войну,
Не говоря - по делам дипломатии,
Всюду таскал за собой жену -
Чтоб подальше была от отца, от матери.
Вообще он заботливый был, Отелло,
А к жене своей - так и совсем подлиза:
Чего бы супруга ни захотела,
Выполнял любые ее капризы.
Но (чего только нужно бабе?!)
Без романов скучала она, без романтики.
Покуда муж заседает в штабе,
Жена принимала в гостях лейтенантика.
Ей хватало Отеллова тела,
Но раз уж у всех генеральш любовники,
То и она отставать не хотела.
А что хотел тот? Тот хотел - в полковники.
И какой у истории сей итог?
Как-то осенью был генерал простужен
И, с собою не взяв носовой платок,
С полпути спохватившись, вернулся тут же.
Что же там? Застает у жены мужчину!
И еще у обоих хватает дерзости
Заводить разговор с ним о росте чина!
Тут Отелло, не выдержав этой мерзости,
При том что в жене не чаял души
(Отчего только, в общем-то, так и выходит),
Лейтенанта зарезал, ее задушил,
Сам - не помню точно, повесился, вроде.
Говорят, в африканце сказалась кровь.
Я считаю - напротив: причина цореса (*)
В том, что оевропеившееся нутро
Поднялось на дыбы европейских комплексов.
И все его солдафонское знание
Жизни тем его и задело,
Что любовник жены - много ниже по званию.
Значит - хуже! Глупее! Слабей! Но - белый.
А поскольку жену он за то и любил,
Что она не смотрела на цвет его кожи,
То, разуверившись в этом, убил
Себя. А изменницу только 'тоже'.
Так охватывает отчаянье
Человека, что в свете не видит просвета.
А вы-то твердили мне: 'Нет печальнее
Повести, чем про Ромео с Джульеттой'.


______________________________________
* цорес - несчастье (идиш)

Виктор Шнейдер

Не одуреть бы,
вертя твой локон.
Будем и впредь мы
глядеть из окон:
Ведьмы

Не одуреть бы,
вертя твой локон.
Будем и впредь мы
глядеть из окон:
Ведьмы
летят на Брокен -
Точно на Грушу
слетают барды:
Продали душу -
и к Леонарду.
Трушу,
играю в нарды.
Змей-искуситель
не вгонит в краску,
Ангел-хранитель
расскажет сказку,
Зритель
отбросит маску
Зрителя, лани;
гоним судьбою,
Может, и станет
самим собою,
Канет,
как мы с тобою,
Ибо - невежа
или пророк он -
Век не безбрежен,
отмерен роком.
Мне же,
чем этот кокон,
важней твой локон.

Виктор Шнейдер

Небывшее мое, Непрошлое, в котором
Я был то королем, то трубадуром, вором,
Бог знает кем, и чем, и

Небывшее мое, Непрошлое, в котором
Я был то королем, то трубадуром, вором,
Бог знает кем, и чем, и почему все это
Накладывает след на жизнь, как хвост кометы,
Летящей черт-те где, но шлющей метеоры,
И я, верней, не я, а тот еще, который
В падучую звезду неукоснимо верил
И загадал: в тот срок, который Бог отмерил,
Родиться вновь, чтоб стать не гением, но просто
Подонком средних лет, способностей и роста,
Чем сделал все, о чем мечтать бы мог я, сущей
Мурой - моим Небудущим и Негрядущим.

Виктор Шнейдер

Ничей не ученик и не учитель,
Не то учивший в университете,
А все же в результате - сочинитель
И

Ничей не ученик и не учитель,
Не то учивший в университете,
А все же в результате - сочинитель
И начинатель, и гордится этим.

Размноженный на пленках и в печати,
Витающий в необозримой выси
Неотправитель и неполучатель
Не вечных, а обычных, личных писем,

Из уваженья к собственной персоне
Он лишний раз не дернет даже веком.
Настолько человек на все способен -
И стать, и перестать быть человеком.

Виктор Шнейдер

Новые стихи


Новые стихи не лучше старых.
Может быть, немного совершенней,
Но написаны вослед свершений
И напоминают мемуары.

Новые стихи не лучше песен.
Может, я кажусь за них глупцом вам?
Развожу руками, как Дворцовым,
Потому что торг здесь неуместен,

Потому что так устроен мир,
Что известно все в нем и не ново:
Все уже воспето Щербаковым -
Даже то, что все воспел Шекспир,

Вплоть до лепестков последней розы,
Вплоть до многоточий первой ночи...
Новые стихи не лучше прочих.
Новые стихи не лучше прозы.

Виктор Шнейдер

Египетская ночь (подражание романтизму)


В огонь? Ну, что ж,
Иди. Идешь?
(Б. Окуджава)

Однажды он заявился к ней
с вечным букетом роз
В вечерний час и вечную чушь
о вечной любви понес -
Рассказ, знакомый ей назубок,
поскольку не в первый раз
Он приходил к ней с букетом роз
и получал отказ.
Не первый раз и не первый год
(тех лет ровным счетом семь)
Она смеялась над ним, но так,
чтоб он не ушел совсем.
А он совсем и не уходил,
он клялся сто раз подряд,
Что любит сильнее ее, чем жизнь
(как, впрочем, все говорят).
Она усмехнулась, взяла бокал,
плеснула туда вино:
'Посмотрим, вправду ль твоя любовь
не постоит за ценой.
Сегодня я даю тебе шанс.
Решай судьбу свою сам.
Видишь? В вино я вливаю яд,
он действует два часа.
Эти последние два часа
я быть готова твоей.
Едва ли я стою такой цены,
но если угодно - пей'.
Но он был к смерти готов скорей,
чем к шутке своей она:
Жестом уверенным взял бокал
и осушил до дна.
Она вскричала: 'Не может быть!' -
бледная, точно смерть,
А он: 'Кому умирать, тому
надо бы и бледнеть'.
На шее повисла, твердит: 'Прости!
Мой милый! Мой дорогой!'
А он: 'Я этого и хотел:
до смерти прожить с тобой'.
Прошло девяносто минут, и он
поднялся с ее груди.
Она потянулась к нему: 'Постой,
останься, не уходи'.
Но он лишь коснулся теплой щеки
своим пересохшим ртом
И 'до свидания' не сказал:
свиданьям не быть потом.
Ушел, закрыл за собою дверь,
в ночь, в темноту, в весну.
Она с постели не поднялась,
она отошла ко сну.
И счастьем светилось ее лицо:
ведь яд - никакой не яд,
За ночь ничего не произойдет,
он утром придет назад.
А утром узнает: бредя домой,
он пересекал пути,
И, не заметив, его во тьме
сбил скорый локомотив.
Что это было: игра судьбы?
Или игра в судьбу?
Как же доволен собою был
он, возлежа в гробу!

Виктор Шнейдер

Покуда Пушкин жил в Одессе,
Радел об общем интересе,
Публиковался в местной прессе
За невысокий г

Покуда Пушкин жил в Одессе,
Радел об общем интересе,
Публиковался в местной прессе
За невысокий гонорар,
Крутил роман с женою мэра,
Блистал столичною манерой,
Возможно, пил, возможно, в меру,
Короче, ссылку отбывал,

Его герой, уже рожденный,
Еще собой не побежденный,
Поклонник Смита убежденный
И Бонапарта - в духе мод,
Обрел фамилию Онегин,
Свой круг знакомств на невском бреге,
Жилье поблизости Коллегий,
От автора вдали, и вот,

Согретый нежными лучами
Авторитета за плечами,
И своего героя чаю
Я боле не держать вблизи.
Естественно, дрожу от страха:
А вдруг опять пойдет все прахом,
И критик, горестно поахав,
Всю правду скажет, паразит:

'Воспоминанья неуместны
И нам, ужо признаться честно,
Противны и безынтересны:
Пусть есть в них злоба, да не дня'.
И, раздосадованный речью,
Тем более что крыть-то нечем:
Иных уж нет, а те далече
(По крайней мере, от меня)...

Мой стих цитатой не украшен,
А засорен. Что ж, Пушкин наше
Всё. Чем он, собственно, и страшен...
Итак, в печали и тоске
Расстройства своего не скрою,
Бутыль очередную вскрою
И мелом нового героя
Создам на грифельной доске,

Чей дядя самых честных правил
Со страшной силою картавил,
Не знал названий нот в октаве,
Но бесподобно пел на слух,
Однако редко. Чаще дома
Читал чего-то том за томом,
Читая, дождался погрома,
И из него пустили пух.

Племянник был его умнее:
Чем пахнет, чувствовать умея,
Был в это время в Пиренеях,
Где как бы греков защищал.
Вот так и я, скрывать не буду,
Смотаться поспешил, покуда
Наш Третий Рим, Восьмое Чудо,
Не рухнул, но уже трещал,

Пока народец-духоборец,
Которым долго правил горец,
Во подтверждение пословиц:
'Народ заслуживает власть', -
Не показал в порыве дружном,
Демократично, ненатужно,
Что это то, что им и нужно -
На ребрах плеть почуять всласть. (*)

Инстинкт любви к кнуту бараний
Герою б моему был странен:
Он жил лет эдак на сто ране
И психологий не учил.
Читал он разве что Талмуд, но
Нашел, что это чтенье нудно
Или, по крайней мере, трудно,
И не сказать, что без причин.

Когда же все утихло дома,
То есть сошла волна погромов,
Как он услышал от знакомых,
То, прежние презрев табу,
На родину к себе вернулся,
Купцом одесским обернулся.
С поэтом, правда, разминулся:
Тот воротился в Петербург.

Вот славный город! Если там бы
Еще не возводили дамбы,
Он стоил бы не только ямба,
Но и, пожалуй что, любви,
Да жаль, что в этой колыбели
Родятся вечно, в самом деле,
Революционные идеи
Спастись на чьей-нибудь крови.

И шпиль Адмиралтейства - вот он -
В иссиня-серое чего-то
Воткнулся, как игла в наркота,
Свой доживающего век.
Там некогда бывал и я, но
Сумел понять довольно рано,
Что вреден Север, а в карманах
Не унесешь гранитный брег.

Потом, не то чтобы 'с годами',
Сравнил с другими городами:
'Мосты повисли над водами',
'Береговой ее гранит' -
Довольно частые явленья.
Люблю тебя, Петра творенье,
Хотя и недоразуменье
Все то, чем ты так знаменит.

Так мой герой любил Одессу.
...........................
...........................
...........................
...........................
...........................
...........................
...........................

Герой? Герой... Помилуй Боже!
На кой сдалась мне эта рожа?
Пусть он мне родственник; быть может,
Двоюродного дяди дед -
Все это больше чем условно.
Таков уж статус мой сословный,
Что достоверной родословной
У мне подобных просто нет.

И, право, было б чем гордиться -
В роду подобном уродиться!
Другое дело, если лица
Твоей семьи узнал весь мир:
Допустим, если прародитель -
Известный в прошлом отравитель,
Кровавой бойни предводитель,
Плюс извращенец и вампир.

Но нет дворянства у евреев.
Они, богаче и беднее,
Глупее кто и кто умнее,
Все жили на один манер:
За непомерною работой,
За неизменною заботой,
За непременною субботой,
Не выговаривая 'р',

Не выговаривая права,
Которое, подумать здраво,
Имеют все: дурную славу
По мере жизни наживать,
А не иметь ее с рожденья
До смерти как сопровожденье,
И про свое происхожденье
От сверстников не узнавать,

Быть негодяем высшей пробы,
Дегенератом и уродом,
Но не делить со всем народом
Успех за Геростратов труд,
Учиться в средней школе плохо,
До истин доходить по крохам
И не выискивать подвоха
В вопросе: 'Как тебя зовут?'

И как отцы их, так же дети:
В любой стране, в любом столетье,
Не знаю - на любой планете,
Но в Африке и на Руси
Все одинаково бывало.
Но тихих меньше задевало,
'А мой герой был скромный малый,
Существовал по мере сил'.

От пушкинских цитат нетленных
Я докатился постепенно
До непременных переменных -
До современников своих.
Конечно, курица - не птица,
Но кто-то в классики сгодится,
И будем мы еще гордиться,
Что, мол, живьем видали их,

Травили их собственноручно,
Судили за антинаучный,
Нравоучительный и скучный
Пригрезившийся где-то тон.
Обычно обвиненья ложны,
А судьбы авторов безбожны,
Что, впрочем, делает возможным
Попасть в историю потом.

Так подлость в новом одеянье
Приемлет вид благодеянья.
Но нету у меня желанья
Чинить суд правый над грехом.
И в самом деле, что такое?
Пора перу просить покоя.
Руководившая рукою
Страсть стала собственно стихом.

Теперь творец, тая тревогу,
Уходит улицей убогой.

(На этом рукопись обрывается, так как автору надоело ее писать.)

___________________________________
* Писано в дни выборов Жириновского

Виктор Шнейдер

Приговоренный шел вверх с крестом
И не хотел быть ничьим Христом.
А хотел он вернуться в детство,

Приговоренный шел вверх с крестом
И не хотел быть ничьим Христом.
А хотел он вернуться в детство,
На крыше дедова дома греться.
Дед Йоахим уходит рано,
Дома только бабушка Анна -
Оба старые. В прошлом лете,
Навещая дочь в Назарете,
Дед таскал его на руках,
А теперь вот - увы и ах.
Но, хотя у них сил и нету,
Взяли внука к себе на лето,
Чтобы матери не мешал,
Ждущей нового малыша.
Лето кончилось, и прикатит
Со дня на день за сыном батя,
От которого пахнет стружкой,
Хлебом, хлевом и винной кружкой -
Он и счас еще представляет
Этот запах как запах рая.
Вот он снова идет к Отцу,
Слезы катятся по лицу,
Или, может быть, просто пот,
Или, может, и те, и тот.
Он идет под своим крестом,
Быть не хочет ничьим Христом,
Он хотел бы вернуться в детство,
Но от креста никуда не деться.

Виктор Шнейдер

Рыцарская баллада
Повествует о том,
Что рыцарю было надо
Временно стать кротом.

То ли хотел пр

Рыцарская баллада
Повествует о том,
Что рыцарю было надо
Временно стать кротом.

То ли хотел прорыться
В замок своих врагов,
То ли хотел укрыться
От уплаты долгов,

То ли у дамы сердца
Была любовь к грызунам,
То ли соседский герцог...
Нет, эта мысль грязна.

В балладе не говорится,
Какой виноват курьез,
Что сделался смелый рыцарь
Охоч до метаморфоз.

Не был он фантазером.
Чтенье научных книг
С детства считал позором
И ни в одну не вник,

Но в молодые годы
С Риком Млеком самим
Шел крестовым походом
На Иерусалим,

Ходил без меча на мавра,
На медведя и на быка.
Его увенчали лавры
Отважного дурака.

Все перед ним дрожали,
Сколько бы ни дурил,
Словом не возражали,
Что бы ни говорил.

Желали ему проказы,
Холеры, кошмарных снов,
Но любые приказы
Выполняли без слов.

А тут на многие мили
Никто не поможет: ведь
Всех магов переловили,
Всех посжигали ведьм.

Неоткуда ждать помощи.
Стал феодал угрюм.
За щепку берется тонущий.
Рыцарь взялся за ум.

Разбирая со скрипом
Латинские словеса,
Манускрипты Агриппы
Честно он прочесал,

Рисовал пентаграммы,
Алхимичил, потел.
Кротом он не стал, упрямый,
Но очень, очень хотел.

Потуги его неплохи.
В фиаско же виноват
Конец прекрасной эпохи
Вполне серьезных баллад.

Подпишитесь на наш телеграм КАНАЛ

Последние интересные выпуски

История в фотографиях (594) Holiday

История в фотографиях (594)

68

Арнольд Шварценеггер впервые в Нью-Йорке, 1968 год. Алла Пугачёва на балконе родительской квартиры в Вешняках с привезённым из Софии "Золотым Орфеем", 1975 год. Хелена Бонэм Картер, 1980-е. Джеки Чан ...

История в фотографиях (593) Holiday

История в фотографиях (593)

75

Том Круз и Николь Кидман, 1999 год. Нуарная Рита Морено, 1954 год. Перекур у Мэрилин Монро на съемках фильма "Нет лучше бизнеса, чем шоу-бизнес", 1954 год....

История в фотографиях (592) Holiday

История в фотографиях (592)

94

Группа "Тату" на выступлении в Нью-Йорке, 3 марта 2003 г. Константин Рябинов (Кузя УО) и Егор Летов, 1989 год. Oкaменелый панцирь чepeпахи, найден в Южной Aмерике...

История в фотографиях (591) Holiday

История в фотографиях (591)

165

Вайнона Райдер для журнала The Face, 1989 год. Тайра Бэнкс, 2004 год. Французский художник Жак Леманн рисует портрет своего кота, 1924 год....

История в фотографиях (590) Holiday

История в фотографиях (590)

174

Фредди Меркьюри на своем 40-м дне рождения, 1986 год. Рита Морено, 1954 год. Чepeп, принадлежавший pимскому солдaтy, погибшeму во вpeмя Гaлльской войны, 52 гoд до н.э....

История в фотографиях (589) Holiday

История в фотографиях (589)

175

Луи Армстронг играет для своей жены в Каире. Египет, 1961 год. Две игральные кости Индской цивилизации. Хараппа, территория современного Пакистана , 2600-1900 г. до н.э....