Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем.
Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем…
Не скажу про живых, а покойников мы бережём.

В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп!
В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Прискакали. Гляжу — пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап тысяч в пять на коленях сидел.

Как ржанёт коренной! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал, и гриву заплёл.
Седовласый старик что-то долго возился с засовом —
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушёл.

И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, — нас встречают малиновым звоном!
Всё вернулось на круг, и распятый над кругом висел.

Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Пётр Святой — он апостол, а я остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!
Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб,
Ну, а я уж для них украду бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Седовласый старик — он на стражу кричал-комиссарил —
Прибежали с ключом и затеяли вновь отворять…
Кто-то ржавым болтом, поднатужась, об рельсу ударил —
И как ринутся все в распрекрасную ту благодать!

Я подох на задах, не при старых свечах-канделябрах,
Не к Мадонне прижат божий сын, а в хоромах холоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок,
Но сады сторожат, и убит я без промаха в лоб.

И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых,
Кони просят овса, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Я тебе привезу — ты меня и из рая ждала!