Skip to main content

Лесничество


Не вожделеясь расстояньем
с Холма, подъемлющего бор,
как бы в беспамятстве стоял я
один в лесничестве озер.

Июль. Воздухоплаванье. Объем
обугленного бора. Редколесье.
Его просветы, как пролеты лестниц,
Олений мох и стебли надо лбом.
Кусты малины. Папоротник, змей
пристанище, синюшные стрекозы.
Колодезная тишь. Свернувшиеся розы.
Сырые пни. И разъяренный шмель.
Таков надел, сторожка лесника.

Я в ней пишу, и под двумя свечами
мараю, чиркаю, к предутрию сличаю
с недвижным лесом, чтоб любовь снискать
у можжевельника, у мелкого ручья,
у бабочек, малинника, у ягод,
у гусениц, валежника, оврага,
безумных птиц, что крыльями стучат.

В сырой избе, меж столбиками свеч,
прислушиваюсь к треску стеарина,
я вспоминаю стрекот стрекозиный
и вой жука, и ящерицы речь.
В углу икона Троицы, и стол
углами почерневшими натянут,
на нем кухонный нож, бутыль, стаканы,
пузатый чайник, пепельница, соль.

Кружат у свеч два пухлых мотылька.
Подсвечник, как фонтан оледенелый.
Хозяин спит, мне нужно что-то сделать,
подняться, опрокинуть, растолкать
хозяина, всю утварь, полумрак,
там, за спиной скрипящие деревья,
по пояс в землю врытые деревни,
сырой малинник, изгородь, овраг,
безумных птиц, все скопище озер,
сгоревший лес, шеренги километров...
Так вот вся жизнь, итог ее засмертны,
два мотылька, малинник, свечи, бор.

Мадригал

Рите

Как летом хорошо - кругом весна!
то в головах поставлена сосна,
то до конца не прочитать никак
китайский текст ночного тростника,
то яростней горошины свистка
шмель виснет над пионами цветка,
то, делая мой слог велеречив,
гудит над Вами, тонко Вас сравнив.

Павловск


Уже сумерки, как дожди.
Мокрый Павловск, осенний Павловск,
облетает, слетает, дрожит,
как свеча, оплывает.
О август,
схоронишь ли меня, как трава
сохраняет опавшие листья,
или мягкая лисья тропа
приведет меня снова в столицу?

В этой осени желчь фонарей,
и плывут, окунаясь, плафоны,
так явись, моя смерть, в октябре
на размытых, как лица, платформах,
а не здесь, где деревья - цари,
где царит умирание прели,
где последняя птица парит
и сползает, как лист, по ступеням
и ложится полуночный свет
там, где дуб, как неузнанный сверстник,
каждой веткою бьется вослед,
оставаясь, как прежде, в бессмертье.

Здесь я царствую, здесь я один,
посему - разыгравшийся в лицах -
распускаю себя, как дожди,
и к земле прижимаюсь, как листья,
и дворцовая ночь среди гнезд
расточает медлительный август
бесконечный падением звезд
на открытый и сумрачный Павловск.

СОНЕТ



За голосом твоим, по следу твоему,
за голосом, как за предназначеньем,
вдоль фонарей — там улица в дыму
холодного и тихого свеченья.

Вот лестница! Укройся здесь. В словах.
Ступая на разорванные плиты,
ты узница, ты требуешь защиты,
но ты мертва, и тень твоя мертва.

Тянулась ночь. Так тянут за собой.
Куда-нибудь. Так вытянуты ливни.
Как хороша ты, Господи, как дивна!

Вот дым качает месяц голубой.
Изломан март, и тянется трава,
где улица, как тень твоя, мертва.

Утро



Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма,
как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
и вершину холма украшает нагое дитя!
Если это дится, кто вознес его так высоко?
Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о рае венчает вершину холма!
Не младенец, но ангел вечает вершину холма,
то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!
Кто бы нибыл, дитя или ангел, холмов этих пленник,
нас вершина холма заставляет упасть на колени,
на вершине холма опускаешься вдруг на колени!
Не дитя там - душа, заключенная в детскую плоть,
не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом
Господь!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
посмотри на вершины: на каждой играет дитя!
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о Боге венчает вершину холма!

Видение Аронзон (Начало поэмы)



На небесах безлюдье и мороз,
на глубину ушло число бессмертных,
но караульный ангел стужу терпит,
невысоко петляя между звезд.

А в комнате в роскошных волосах
лицо жены моей белеет на постели,
лицо жены, а в нем ее глаза,
и чудных две груди растут на теле.

Лицо целую в темя головы,
мороз такой, что слезы не удержишь,
все меньше мне друзей среди живых,
все более друзей среди умерших.

Снег освещает лиц твоих красу,
соей души пространство освещает,
и каждым поцелуем я прощаюсь...
Горит свеча, которую несу
на верх холма. Заснеженный бугор.
Взгляд в небеса. Луна еще желтела,
холм разделив на темный склон и белый.
По левой стороне тянулся бор.

На черствый наст ложился новый снег,
то тут, то там топорщилась осока,
неразличим, на темной стороне
был тот же бор. Луна светила сбоку.

Пример сомнамбуличеких причуд,
я поднимался, поднимая тени.
Поставленный вершиной на колени,
я в пышный снег легко воткнул свечу.

Запись бесед



I

Чем я не этот мокрый сад под фонарем, брошенный кем-то возле черной ограды?
Мне ли забыть, что земля внутри неба, а небо - внутри нас?
И кто подползет под чрту, проведенную как приманка?
И кто не спрячется за самого себя, увидев ближнего своего?

- Я, - ОТВЕЧАЕМ МЫ.

Ведь велико желание помешаться.
Запертый изнутри в одиночку, возвожу себя в сан Бога, чтобы взять интервью у Господа.
Больно смотреть на жену: просто Офелия, когда она достает из прошлог века арфу, пытаясь исполнить то, чего не может быть.
Или вырыть дыру в небе.
На белые костры церквей садятся птицы, вырванные из ночи.
Или в двуречье одиночества и одиночества, закрыв ладонями глаза, нарушить сон сов, что
эту тьму приняв за ночь,
пугая мышь, метнутся прочь.
На лугу пасутся девочки, позвякивая нашейными звонками.
Где нищий пейзаж осени приподнят старым дождиком, там я ищу пленэр для смерти.
И ем озерную воду, чтобы вкусить неба.
Но как уберечь твою красоту от одиночества?

Очарован тот картиной,
кто не знает с миром встреч.
Одиночества плотиной
я свою стреножу речь.

Кто стоит перед плотиной,
тот стоит с прекрасной миной:
рои брызг и быстрых радуг
низвергая водопады.


На другом берегу листвы, - нет! на другом берегу реки, в ее листве, я заметил ящерицу:
что это была за встреча! -
Софья Мелвилл
Софья Rita
Софья Михнов
Софья Галецкий
Софья Данте
Софья Господь Бог!

Пустые озера весов взвешивали миры и были в равновесии.



II

(Партита № 6
партита № 6
номер шесть
номершесть номершесть
номершестьномершестьномершесть)
или вырыть дыру в небе
Многократное и упорное: не то, не то, не то, не то
Многократное и упорное: то, то, то, то, то, то, то, то
Смолчал: ужели я - - - - не он?
Ужаснулся:
суров рождения закон:
и он не я, и я не он!

Лицо на нем такое, как будто он пьет им самую первую воду.
Его рукой -
немногие красавицы могли бы сравниться с ней! -
я гладил все, как дворецкий, выкрикивая имя каждого:
гладил по голове: сердце чьей-то дочери, свое старое, засушенное между страниц стихотворение, -
голову приятеля, голову приятеля, голову приятеля.
Буквально надо всем можно было разрыдаться.
Сегодня я целый день проходил мимо одного слова.
Сегодня я целый день проходил мимо одного слова.
Уже не говорили - передавали друг другу одни и те же цветы, иногда брали маски с той или иной гримасой, или просто указывали на ту или другую, чтобы не затруднять себя мимикой.

Но вырвать из цветка цветок
кто из беседующих мог?

И я понял, что нельзя при дереве читать стихи,
и дерево при стихах,
и дерево при стихах,
и дерево при стихах.



III

В.Хлебникову

Если б не был он, то где бы
был его несчастный разум?
Но возможно, он и не был -
просто умер он не сразу.

И если был он где, то возле
своего сидел кургана,
где пучеглазые стрекозы
ему читали из Корана.

И где помешаный на нежном
он шел туда, ломая сучья,
где был беседой длинной между
живую кровь любивших чукчей.

И там, где маской Арлекина
заря являлася в тумане,
он там, где не был, - все покинул.
И умер сам, к чему рыданья?

И умер сам, к чему рыданья?
В его костях змеятся змеи,
и потому никто не смеет
его почтить засмертной данью.

IV

Меч о меч - - звук.
Дерево о дерево - - звук.
Молчание о молчание - - звук.
Вот двое юношей бородоносецв.
Вот двое юношей думоносцев.
Вот юмор Господа Бога - - закись азота!
И я восхитился Ему стихотворением:
- Не куст перед мной, а храм КУСТА В СНЕГУ,
и пошел по улице, как канатоходец по канату,
и я забыл, что я забыл,
и я забыл, что я забыл.
Два фаллические стража
по бокам большой залупы -
то Мечети пестрый купол
в дымке длинного пейзажа.
Черный воин в медном шлеме -
так мне виден Исаакий,
и повсюду вздохи, шелест,
будто рядом где-то маки.
Вот стрекоза звуколетит.
И все летящее летит,
и все звучащее звучит.

V

Бабочка
(трактат)

ВСЮДУ
неба
славы
Михнова
мыслью
звуком
в виде
верхом на
на фоне
на крыльях
НА НЕБЕ бабочка
бабочка
бабочка
бабочка
бабочки
бабочки
бабочки
бабочке
бабочки
бабочки
БАБОЧКА летит
летит
летит
летит
летит
летит
летит
летит
летит
летит
СИДИТ

VI

А я остановился то тем, то этим, то тем, то этим,
чтоб меня заметили,
но кто увидит чужой сон?
Я вышел на снег и узнал то, что люди узнают только после их смерти,
и улыбнулся улыбкой внутри другой:
КАКОЕ НЕБО! СВЕТ КАКОЙ!

Зоосад



Я сад люблю, где черные деревья
сближеньем веток, дальностью стволов,
меня приемлют и в залог доверья
мое благословляют ремесло.

Но сад другой, уже с другой судьбою
Без тишины стволов и воздуха ветвей
меня зовет своей животной болью
печальный сад, собрание зверей.

Салют вам, звери: птицы и верблюды,
зачем вам бег, паденье и полет,
когда мой человеческий рассудок,
вам верное спокойствие дает?

Грызите мясо скучное и бейте
железо вертикальное клетей,
когда на вас внимательные дети
глядят глазами завтрашних людей.

И вы тревожьте их воображенье
тоской степей и холодом высот,
а мозг детей — веселое броженье —
их в странствия, волнуясь, поведет,

а город будет гнать автомобили
и замыкать пространства площадей,
и ваши лапы, туловища, крылья
встревожат память дальнюю людей,

среди домов, сужающих высоты,
как разумом придуманный баласт,
животные, лишенные свободы,
вы — лучшая символика пространств,

и нас уже зовет шестое чувство,
как вас гнетет привычная печаль,
салют вам, звери, мудрое кощунство
нам дарит мира вырванную даль.

Псковское шоссе



Белые церкви над родиной там, где один я,
где-то река, где тоска, затянув перешеек,
черные птицы снуют надо мной, как мишени,
кони плывут и плывут, огибая селенья.
Вот и шоссе, резкий запах осеннего дыма,
листья слетели, остались последние гнезда,
рваный октябрь, и рощи проносятся мимо,
вот и река, где тоска, что осталось за ними?
Я проживу, прокричу, словно осени птица,
низко кружась, все на веру приму, кроме смерти,
около смерти, как где-то река возле листьев,
возле любви и не так далеко от столицы.
Вот и деревья, в лесу им не страшно ли ночью,
длинные фары пугают столбы и за ними
ветки стучат и кидаются тени на рощи,
мокрый асфальт отражается в коже любимой.
Все остается. Так здравствуй, моя запоздалость!
Я не найду, потеряю, но что-то случится,
возле меня, да и после кому-то осталась
рваная осень, как сбитая осенью птица.
Белые церкви и бедные наши забавы,
все остается, осталось и, вытянув шеи,
кони плывут и плывут, окунаются в травы,
черные птицы снуют надо мной, как мишени.

Лесное лето

I

В ручье, на рыхлом дне, жилище
пиявок, раков и мальков,
он на спине лежал их пищей,
и плыли волосы легко
вниз по теченью, что уносит
в сетях запутанную осень.
А возле, девой пламенная,
вслух бормочет молитвослов,
его семья, как будто племя,
носилась в облаке цветов.

II

Где красный конь свое лицо
пил, наклонясь к воде лесной,
буравя й его чела,
там в пряже путалась пчела,
и бор в просветах меж дерев
петлял побегом голых дев,
и там, где трав росой поетя,
сон рыбака будили тени,
старик, трудов осилив ы,
рек: 'Рыбы, дети мне, не вы!

III

Век простоять мне на отшибе
в никчемном поиске дробей,
когда я вижу в каждой рыбе
глаза ребенка и добрей,
что в дыме высушенной сети
со мной беседуют о смерти!' -
И в реку стряхивая рыб,
старик предался полудреме:
'Возможно, вовсе я не был,
но завертясь не сразу помер!'

IV

Так, обратясь к себе лицом,
лежал он песке речном.

Литературоведческие сонеты

1

И Мышкин по бульвару семенит,
сечется дождик будто не к добру.
Я отщепенец, выкидыш семьи
тащусь за ним в какой-то Петербург.

Стекают капли вниз по позвонкам,
я подсмотрю за ним, как я умру,
Скажите, князь, к какому часу зван
Ваш милый дар, куда вы поутру?

Ваш милый дар, похожий на шлепок.
О, как каналы трутся вам о бок,
когда один на улочках кривых
Вы тащите щемящий узелок.

А после пишете с наклоном головы,
как подобает вам: иду на вы!



2

Зима. Снежинки все снуют.
Бог с ними, с этой канителью!
Ах, как же, князь, я узнаю...
но, князь, вы ранее в шинели

изволили. Как почерк ваш?
Все тот, что был и не украден
ваш узелок, ваш саквояж,
комочек боли, Христа ради!?

На лучше прочь от этих мест,
от этой тени Петербурга.
Куда вы тащите свой крест
один по страшным переулкам,

как от удара наклонясь?
Куда спешить? Ограбят, князь.

Беседа

Где кончаются заводы,
начинаются природы.
Всюду бабочки лесные -
неба легкие кусочки, -
так трепещут эти дочки,
что обычная тоска
неприлична и низка.
Стадо божиих коровок
украшает огород
и само себя пасет.
Обернувшись к миру задом
по привычке трудовой,
ходит лошадь красным садом,
шею кончив головой.
Две коровы сходом Будд
там лежат и там и тут.

На груди моей тоски
Зреют радости соски,
присосись ты к ним навеки,
чтою из них полились реки!
Чтоб из рек тех тростники
и цветы в мошке и осах
я б срывала на венки
для себя длинноволосой.

Чересчур, увы, печальный,
и в радости угрюм,
и в природе зрю не спальню,
а пейзаж для чистых дум.
К виду дачного участка
приноровлены качели,
станем весело качаться,
чем грешить на самом деле.

Где я сама к себе нежна,
лежу всему вокруг жена,
телом мягким как ручей
обойму тебя всего я,
и тоску твоих речей
растворю в своем покое.

О, как ты весело красива
и как красиво весела,
и многорукая как Шива
какой венок бы ты сплела!

Я полна цветов и речек,
на лугу зажжем мы свечек,
соберем большие стаи,
посидим и полетаем.

Хоть ты заманчива для многих
и как никто теперь нага,
но не могу другим, убогим,
я наставлять с тобой рога,
они ужасно огорчатся,
застав меня в твоей постели,
к природе данного участка
прибиты длинные качели...
летят вдоль неба стаи птичьи,
в глубь болот идет охотник,
и пейзаж какой-то нищий
старым дождиком приподнят,
но по каинской привычке
прет охотник через терни,
чтоб какой-нибудь приличный
отыскать пленэр для смерти.

Я полна цветов и речек.
На лугу зажжем мы свечек.
Соберем большие стаи.
В тихом небе полетаем.

Хорошо на смертном ложе:
запах роз, других укропов,
весь лежишь, весьма ухожен,
не забит и не зак

Хорошо на смертном ложе:
запах роз, других укропов,
весь лежишь, весьма ухожен,
не забит и не закопан.
Но одно меня тревожит,
что в дубовом этом древе
не найдется места деве,
когда всь я так ухожен.

Эрлю

Мы - судари, и нас гоня
брега расступятся как челядь,
и горы нам запечатлеют
скачк

Эрлю

Мы - судари, и нас гоня
брега расступятся как челядь,
и горы нам запечатлеют
скачки безумного коня.
И на песок озерных плесов,
одетый в утренний огонь,
прекрасноликий станет конь,
внимая плеску наших весел.

В часы бессонницы люблю я в кресле спать
и видеть сон неотличимый
от тех картин что наяву мне зрим

В часы бессонницы люблю я в кресле спать
и видеть сон неотличимый
от тех картин что наяву мне зримы,
и, просыпаясь видеть сон опять:

старинное бюро, свеча, кровать,
тяжелый стол, и двери, и за ними
в пустом гробу лежит старуха вини -
я к ней иду, чтоб в лоб поцеловать.

Однако ночь творит полураспад.
В углу валяется забытый кем-то сад,
томя сознанье, падает паук,
свет из окна приобретает шорох,
люцо жены моей повернуто на юг
и все в печали - нет уже которой.

О Господи, помилуй мя
на переулках безымянных,
где ливни глухо семенят
по тротуарам деревянным,

О Господи, помилуй мя
на переулках безымянных,
где ливни глухо семенят
по тротуарам деревянным,

где по булыжным мостовым,
по их мозаике, по лужам,
моей касаясь головы,
стремительные тени кружат.

И в отраженьях бытия
потусторонняя реальность,
и этой ночи театральность
превыше, Господи, меня

Как хорошо в покинутых местах!
Покинутых людьми, но не богами.
И дождь идет, и мокнет красота
ста

Как хорошо в покинутых местах!
Покинутых людьми, но не богами.
И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами.

И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами, -
Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!

Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!
Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идем за нами.

Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идем за нами.
Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?

Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?
Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:
ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.

Ни самого нагана.
Видит Бог, чтоб застрелиться тут не надо ничего.

В двух шагах за тобою рассвет.
Ты стоишь вдоль прекрасного сада.
Я смотрю - но прекрасного нет,
т

В двух шагах за тобою рассвет.
Ты стоишь вдоль прекрасного сада.
Я смотрю - но прекрасного нет,
только тихо и радостно рядом.

Только осень разбросила сеть,
ловит души для райской альковни.
Дай нам Бог в этот миг умереть,
и, дай Бог, ничего не запомнив.

То потрепещет, то ничуть...
Смерть бабочки? Свечное пламя?
Горячий воск бежит ручьями
по всей рук

То потрепещет, то ничуть...
Смерть бабочки? Свечное пламя?
Горячий воск бежит ручьями
по всей руке и по плечу.

Подняв над памятью свечу,
лечу, лечу верхом на даме.
(Какая бабочка вы сами!)
Чтобы увидеть смерть, лечу.

Потом она летит на мне,
а я дорогу освещаю.
Какая грудь на ней большая!
Как тихо в темной тишине!

А всюду так же, как в душе:
еще не август, но уже.

Мое веселье - вдохновенье.
Играют лошади в Луне, -
вот так меня читают Боги
в своей высокой тишин

Мое веселье - вдохновенье.
Играют лошади в Луне, -
вот так меня читают Боги
в своей высокой тишине.

Я думал выйти к океану
и обойти его кругом,
чтоб после жизни восхищаться
его нешуточным умом.

Но дождь, запутавшийся в листьях,
меня отвлек от тех идей.
Уснув, не перестал я слушать
шумящих лиственных дождей.

Тильда Суинтон в молодости и Кирстен Данст

78

Тильда Суинтон в молодости, 80-ые. Кирстен Данст, 2000-ые. Соблазнительные девушки–кролики Playboy, 1960 год. Джим Керри и Камерон Диас со своими дублерами Лизой Нанзьеллой и Дино Джорджио на съёмках ...

Шведская группа ABBA и Николь Кидман1995 год

185

Кейт Бекинсейл, 2010-ые. Шведская группа ABBA. 1974 г. Калифорнийские фермеры во время работы в саду на специальных ходулях, 1960 год. Петрова Александра - российская модель, победительница конкурса ...

Эмма Ишта — австралийская актриса и фотомодель и Распутин, генерал-майор Путятин и полковник Лотман, Российская империя

1748

Лив Тайлер, 2000-ые. Разгрузка сухогруза с яблоками, 1970-е. Набор для охоты на вампиров, XIX век. Распутин, генерал-майор Путятин и полковник Лотман, Российская империя, 1904 год....