Я стану девочкой в ситцевом платье с немыми
коленями страха,
С царапинами, похожими на иероглифы смерти,
С голубыми (и немного седыми) глазами
изнасилованной марсианки,
С покусанными от голода и скуки ногтями. Если


на них приклеить красные лепестки найденной в
урне розы,
а губы намазать кровью раздавленной автомобилем
кошки,
я стану похожа на взрослую красивую сучку,
которой дарят духи и конфеты с водкой.
Когда я вырасту, я не буду хорошей.

У меня была мёртвая мать. Россия, 1920-й,
кукла, туберкулёз и вши.
Я жила в подвале с ворами, и всё что надо,
Представляла в ласковом бреду анаши.

Какой-то непридуманной скучной ночью
в подвал ворвались собаки и люди.
Люди и собаки с пистолетами и шерстью
Меня посадили в клетку, как крысу, прогрызшую яви
будней.
Потом меня били шестеро.

Меня, разорванную, как гнилую простынь
Или бабочку сна, голую куклу, тварь
Привезли в колонию, где забывшие свои имена
Дети зацчивали мучительной смерти своей букварь.

Дремучая Надзирательница протянула щупальца и
усы.
Зубами ножниц жемчужного ада моль,
Она отгрызла мои белые волосы.
И, голая, без косы,
Голова моя, будто бы превратилась в футбольный
Ноль.

В колонии нас имели как недомашних и лишних
Тварей.
Мне хотелось животно есть сено их бесчувственных
Мёртвых мыслей,
Или рабскою стрекозою засохнуть, украсив собою
Гербарий.
Я думала о мутации, подразумевая самоубийство.

Три года, как сто адов тянулись стыдов тянулись стыдом и страхом.
Бог не следил за мной. Он трахал садистскую
Медсестру.
Я меня брал за руку, целовал, и осторожно плакал
Красивый мальчик, которого я когда-нибудь заберу.

Туда, где нас уже никто не поймает. Мы
Научимся не мучиться и хорошо стрелять.
И я стану Ножом, а он Пистолетом Тьмы.
И наши тела исчезнут. И он не сможет меня целовать.

Я стала красивой девушкой с обратным лицом
Войны.
Мой верный мальчик сжимал мою руку-нож.
И когда он решил обнять меня, мы превратились в
Атомной смерти сны.
Взорвали мир. И не усрели быть вместе. И умерли. Ну
И что ж?