Первого, первого, первого нынешней эры,
Утром внезапно взошло и нарушился сон,
Низкие мысли в высоких слоях атмосферы,
Очень мешали писать про теченье времен.

Третьего первого утром опять накатили,
Вновь по цензею случился случайный урюк,
Жерех почти не клевал, но его изловили,
А Тохтамыш монополию ввел на урюк.

Пятого снова взошло, но в шестнадцатом веке,
Петр без фильтра всухую разбил Трекрунур,
После текилы совсем одурели ацтеки,
Били тарелки крича - Это не Байконур.

Этот же день, но уже в позатынешнем годе,
Если смотреть чуть правее, то слева от вас,
Вдруг ощутилась с утра аномалья в природе,
Вроде все тихо спокойно, и на тебе в глаз.

В тридцать шестом по приколу поставили к стенке,
Радости было на всю, извините, страну,
Года за два посбивали ступни и коленки,
В тридцать восьмом передвинули дальше ко сну.

Двадцать девятого вроде взошло, но недолго,
Слабенько так посветило и сдохло совсем,
Справа на снимке немецкие дети в обновках,
Слева на снимке ненецкие дети во сне.

На тридцать пятом году после бурных дебатов,
Снова вели то что вывели сто лет назад,
Классик послал на три буквы героя в Саратов,
Банка чернил измазюкала чистый квадрат.

В ночь на шестое взошло, но убрать не успели,
Жук колорадский убрал все в свои закрома,
От огорченья жука колорадского съели,
Утром болели мозги - наступила зима.

В две тыщи третьем поймали писца-летописца,
Клялся, божился, что пишет, мол, не на заказ,
Били по ребрам недолго, но точно и чисто,
Утром добавились в летопись несколько фраз…