Как истинный поэт, стихов он не имел.
Мертвец, он день любил и презирал стенанья.
Художник, он забыл искусство рисованья:
Всё видеть — слепота. А видеть он умел.
Бесплодный фантазёр, в мечту он погружался,
Но форму ей придать отнюдь не собирался,
Чтоб не раскрыть себя, не обнажить свой тыл.
Романа персонаж, он был влюблён в брюнетку,
Которая была блондинкой — что нередко
Он видел, но молчал: он слишком занят был.
Здесь, где так тяжек труд, искатель неуёмный,
Он на трудяг взирал с высот души огромной,
И тех, кто хорошо трудился, он жалел.
Идеи рудокоп, свой лоб он скрёб и темя,
Чтоб обнаружить прыщ или помочь проблеме
Прийти в движение. Такой уж был удел.
Он говорил не раз: “Бесплодна ваша Муза,
Дочь проституции и праздности она.
В семейном чреве ей не продохнуть от груза
Производителя, чья взмылена спина.
О вы, кто портит всё! О каменщики мысли!
Вы, прикоснувшиеся к Музе невзначай,
Едва пришёл рассвет — и вы уже раскисли,
Но лжёте простакам, что дали ей на чай.
Она царапалась, как тонущая кошка,
Вы рвали крылья ей, чтоб только обладать
Пером обломанным или урвать немножко
Волос, которые могли бы кистью стать”.
Он говорил не раз: “О, детскость Океана!
Здесь ни поэтов, ни художников. Но странно,
Что кто-то рисовал и кто-то песни пел,
Пел и в палитру бил, как в кожу барабана,
И рисовал своей свирелью неустанно...
Искусство это?”
Он, под всхлипы урагана,
Своё тщеславие здесь утопить хотел.
