Кричала, билась упрямым лбом,
скрипя, как продавленная кровать,
а свет был проколот
фонарным столбом,
и это ее заставляло рыдать.

Но вдруг, подожженная от фитиля,
захохотала, давясь, как арфа,
будто открыла
скрипичный футляр
и там увидала живого карпа.

Другой, что по шляпу был заморожен,
ей стал подвывать печально.
Она ж ему плюнула только в рожу
и села в сугроб, как на чайник.

Это был Достоевский, а может Блок.
Это был не я. Я бы так не мог.
Я шел, огибая их за версту
и изираясь окрест,

чтоб не прибить к своему кресту
их сдвоенный странный крест.

Потом уже в комнате,
над ореолом
их, я пытался спать.
Асфальт, как бумага лежал мелован,
и вьюга тащила снасть.

Шуршали, отклеиваясь, обои,
и, проверяя дверной замок,
я думал
о странной поре мордобоя,
что не оканчивается
с зимой.