Ты всем взяла: лицом и прямотою стана,
Глазами, голосом, повадкой озорной.
Как розы майские — махровую с лесной —
Тебя с твоей сестрой и сравнивать мне странно.
Я сам шиповником любуюсь постоянно,
Когда увижу вдруг цветущий куст весной.
Она пленительна — все в том сошлись со мной,
Но пред тобой, Мари, твоя бледнеет Анна.
Да, ей, красавице, до старшей далеко.
Я знаю, каждого сразит она легко,—
Девичьим обликом она подруг затмила.
В ней все прелестно, все, но только входишь ты,
Бледнеет блеск ее цветущей красоты,
Так меркнут при луне соседние светила.
Я грустно, медленно, вдоль мутного потока,
Не видя ничего, бреду лесной тропою.
Одна и та же мысль мне не даёт покою:
О ней, – о той, в ком нет, казалось мне, порока.
О дай мне отдых, мысль, не мучай так жестоко,
Не приводи одну причину за другою
Для горьких слёз о том, что и теперь, не скрою,
Мне больно сердце жжёт и сводит в гроб до срока.
Ты не уходишь, мысль? Я развалю твой дом,
Я смертью собственной твою разрушу крепость.
Уйди, прошу, оставь мой разум наконец!
Как хорошо забыть, уснув могильным сном,
Измену, и любовь, и эту всю нелепость –
То, от чего навек освобождён мертвец.
Если мы во храм пойдем —
Преклонясь пред алтарем,
Мы свершим обряд смиренный,
Ибо так велел закон
Пилигримам всех времен
Восхвалять творца вселенной.
Если мы. в постель пойдем,
Ночь мы в играх проведем,
В ласках неги сокровенной,
Ибо так велит закон
Всем, кто молод и влюблен,
Проводить досуг блаженный.
Но как только захочу
К твоему припасть плечу,
Иль с груди совлечь покровы,
Иль прильнуть к твоим губам,—
Как монашка, всем мольбам
Ты даешь отпор суровый.
Для чего ж ты сберегла
Нежность юного чела,
Жар нетронутого тела?
Чтоб женой Плутона стать,
Чтоб Харону их отдать
У Стигийского предела?
Час пробьет, спасенья нет —
Губ твоих поблекнет цвет,
Ляжешь в землю ты сырую,
И тогда я, мертвый сам,
Не признаюсь мертвецам,
Что любил тебя живую.
Все, чем ныне ты горда,
Все истлеет без следа —
Щеки, лоб, глаза и губы,
Только желтый череп твой
Глянет страшной наготой
И в гробу оскалит зубы.
Так живи, пока жива,
Дай любви ее права, —
Но глаза твои так строги!
Ты с досады б умерла,
Если б только поняла,
Что теряют недотроги.
О, постай, о, подожди!
Я умру, не уходи!
Ты, как лань, бежишь тревожно...
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь
Иль пониже, если можно!
Да женщина ли вы? Ужель вы так жестоки,
Что гоните любовь? Все радуется ей.
Взгляните вы на птиц, хотя б на голубей, А
воробьи, скворцы, а галки, а сороки?
Заря спешит вставать пораньше на востоке,
Чтобы для игр и ласк был каждый день длинней,
И повилика льнет к орешнику нежней,
И о любви твердят леса, поля, потоки.
Пастушка песнь поет, крутя веретено,
И тоже о любви. Пастух влюблен давно,
И он запел в ответ. Все любит, все смеется.
Все тянется к любви и жаждет ласки вновь,
Так сердце есть у вас? Неужто не сдается
И так упорствует и гонит прочь любовь?
Паллады верный друг, наперсник бессловесный,
Ступай, веретено, спеши к моей прелестной.
Когда соскучится, разлучена со мной,
Пусть сядет с прялкою на лесенке входной,
Запустит колесо, затянет песнь, другую,
Прядет — и гонит грусть, готовя нить тугую,
Прошу, веретено, ей другом верным будь,
Я не беру Мари с собою в дальний путь,
Ты в руки попадешь не девственнице праздной,
Что предана одной заботе неотвязной —
Пред зеркалом менять прическу без конца,
Румянясь и белясь для первого глупца, —
Нет, скромной девушке, что лишнего не скажет,
Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет,
С двумя сестренками вставая на заре, —
Зимой у очага, а летом во дворе.
Мое веретено, ты родом из Вандома,
Там люди хвастают, что лень им незнакома.
Но верь, тебя в Анжу полюбят как нигде,—
Не будешь тосковать, качаясь на гвозде.
Нет, алое сукно из этой шерсти нежной
Она в недолгий срок соткет рукой прилежной,
Так мягко, так легко расстелется оно,
Что в праздник сам король наденет то сукно.
Идем же, встречено ты будешь, как родное,
Веретено, с концов тщедушное, худое,
Но станом круглое, с приятной полнотой,
Кругом обвитое тесемкой золотой.
Друг шерсти, ткани друг, отрада в час разлуки,
Певун и домосед, гонитель зимней скуки,
Спешим! в Бургейле ждут с зари и до зари,
О, как зардеется от радости Мари!
Ведь даже малый дар, залог любви нетленной,
Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной.
Меж тем как ты живешь на древнем Палатине
И внемлешь говору латинских вод, мой друг,
И видя лишь одно латинское вокруг,
Забыл родной язык для чопорной латыни,
Анжуйской девушке служу я в прежнем чине,
Блаженствую в кольце ее прекрасных рук,
То нежно с ней бранюсь, то зацелую вдруг,
И по пословице не мудр, но счастлив ныне.
Ты подмигнешь Маньи, читая мой сонет: «
Ронсар еще влюблен! Ведь это просто чудо!»
Да, мой Белле, влюблен, и счастья выше нет.
Любовь напастью звать я не могу покуда.
А если и напасть — попасть любви во власть,
Всю жизнь готов терпеть подобную напасть.
Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада
Я приближаюсь глух, изглодан, чёрен, слаб,
И смерть уже меня не выпустит из лап.
Я страшен сам себе, как выходец из ада.
Поэзия лгала ! Душа бы верить рада,
Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап.
Прощай, светило дня! Болящей плоти раб,
Иду в ужасный мир всеобщего распада.
Когда заходит друг, сквозь слёзы смотрит он,
Как уничтожен я, во что я превращён.
Он что-то шепчет мне, лицо моё целуя,
Стараясь тихо снять слезу с моей щеки.
Друзья, любимые, прощайте старики !
Я буду первый там, и место вам займу я.
Хочу три дня мечтать, читая «Илиаду»,
Ступай же, Коридон, и плотно дверь прикрой,
И если что-нибудь нарушит мой покой,
Знай, на твоей спине я вымещу досаду.
Мы принимать гостей три дня не будем кряду,
Мне не нужны ни Барб, ни ты, ни мальчик твой,
Хочу три дня мечтать наедине с собой,
А там опять готов вкушать безумств отраду.
Но если вдруг гонца Кассандра мне пришлет,
Зови с поклоном в дом, пусть у дверей не ждет,
Беги ко мне, входи, не медля на пороге!
К ее посланнику я тотчас выйду сам.
Но если б даже бог явился в гости к нам,
Захлопни дверь пред ним, на что нужны мне боги!
Коль на сто миль зокруг найдется хоть одна
Бабенка вздорная, коварная и злая,—
Меня в поклонники охотно принимая,
Не отвергает чувств и клятв моих она.
Но кто мила, честна, красива и нежна,
Хотя б я мучился, по ней одной вздыхая,
Хотя б не ел, не спал — судьба моя такая! —
Она каким-нибудь ослом увлечена.
И как же не судьба? Все быть могло б иначе,
Но такова любовь и так устроен свет.
Кто счастья заслужил, тому ни в чем удачи.
А дураку зато ни в чем отказа нет.
Любовь-изменница, как ты хитра и зла
И как несчастен тот, в чье сердце ты вошла!
Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!
Налей нам, Коридон, кипящую струю.
Я буду чествовать красавицу мою,
Кассандру иль Мари — не все ль равно какую?
Но девять раз, друзья, поднимем круговую, —
По буквам имени я девять кубков пью.
А ты, Белло, прославь причудницу твою,
За юную Мадлен прольем струю живую.
Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,
Фиалки, лилии, пионы, резеду, —
Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.
Друзья, обманем смерть и! выпьем за любовь.
Быть может, завтра нам уж не собраться вновь,
Сегодня мы живем, а завтра — кто предскажет?
Едва Камена мне источник свой открыла
И рвеньем сладостным на подвиг окрылила,
Веселье гордое мою согрело кровь
И благородную зажгло во мне любовь.
Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,
Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,
Но с чувствами язык французский согласив,
Увидел, как он груб, неясен, некрасив.
Тогда для Франций, для языка родного,
Трудиться начал я отважно и сурово,
И множил, воскрешал, изобретал слова,
И сотворенное прославила молва.
Я, древних изучив; открыл свою дорогу,
Порядок фразам дал, разнообразье слогу,
Я строй поэзии нашел — и волей муз,
Как Римлянин и Грек, великим стал Француз
Советских актёров часто ставят в пример как образец духовной силы, национальной гордости и внутренней красоты. Они стали символами эпохи, носителями культуры и нравственности. Но, как известно, за кул...
Актеры — люди творческие, но кто бы мог подумать, что некоторые из них скрывают прекрасный голос. В эпоху раннего Голливуда актеров с музыкальными способностями было немало — это считалось скорее норм...
Неузнаваемая Ким Кардашьян в объективе фотографа Маркуса Клинко, 2009 год. Памела Андерсон в самой первой съёмке для журнала «Playboy», 1990. На фото голливудская актриса Dorothy Lamour и шимпанзе Джи...
Расскажем, как сложилась судьба актеров, которые начинали сниматься еще в детстве.
Остаться на вершине в Голливуде удаётся не каждому, особенно если путь начался в детстве. Одни актёры теряются из-за...
Два года назад отечественное телевидение столкнулось с беспрецедентной кадровой тектоникой — целая группа ярких и узнаваемых ведущих стремительно исчезла с экранов федеральных каналов. Эти лица долгие...
Кира Найтли на страницах журнала к выходу фильма «Пиджак», 2005. Следы динозавра, раскопанные в русле реки Палакси. Техас. США. 1952г. Самая большая женщина рядом с самым маленьким мужчиной, 1922 год....
