Ничего не помню,
Но былому верен,
Каждой боли прожитого дня.
Нищенским свирепым откровеньем
Одарила родина меня.
Хлеб? Что хлеб —
мне белый свет подарен.
Кем? Не знаю.
Взял и не гадал.
Нищий никому не благодарен.
Что подали, это Бог подал.
Господи, по жизненному полю,
Как по вечной паперти иду.
Всех люблю и никого не помню.
Все приемлю — небеса и землю,
Все люблю и ничего не жду.
Лепечет печь горячими устами
О чём-то деревянном, земляном…
Вот я мальчишка. Лезу за блином,
Разбуженный покоем и теплом.
…В большой печи
Большие чугуны.
Ночь кончилась. Но мгла ещё бескровна.
К стеклу прильнул мороз. И мутный диск луны
Оконным косяком обрезан ровно.
Там, за стеной,— замерзший огород
Торчит щетиною капустных кочерыжек.
А дальше там, за ним,
Пустырь с кастрюлями дырявыми, без крышек
И с белым чайником, открывшим ржавый рот.
За пустырём — поля. За ними — стылый рельс
И шпалы чёрные, как ряд рояльных клавиш…
О жизнь моя, сыграй обратный рейс!
Дай окунуться мне в бездонный тёплый кладезь
Пяти простейших чувств, без грусти о шестом.
Дай к прошлому рукою прикоснуться,
Побегать, порыбачить под мостом,
И, удочки припрятав под кустом,
С уловом сказочным опять сюда вернуться!
Унылый вечер брел к погосту.
И от разинутой избы
Разило валенком сиротства
И волчьим войлоком судьбы.
И вдруг сквозь тучи — Луч осенний.
И голос чистый, как звезда:
— Спасенье в том, что нет спасенья.
Все, Все уйдете без следа!
— А ты? — спросил унылый вечер.
— А я, — сказал далекий свет,
— Умру живым и буду вечен.
—Ну вот!.. — И улыбнулся вечер.
— А говорил, спасенья нет.
И дальше он побрел, как пленный.
И где-то на краю земли
Вдруг слился с голосом вселенной.
И канул. И исчез вдали.
Как два врага, глаза в глаза,
Ах, как мы пели, как мы пели!
На выходе из мертвой петли
Сходились наши голоса.
Да, мы оттуда. Наша кровь
Не так уж сильно изменилась.
Любовь к Днепру? Скажи на милость!..
Но это все-таки любовь.
Но это вот и есть она,
Когда слова — как жернова,
Когда души тяжелым жаром
Ты раздвигаешь неба тиши
И, словно за воздушным шаром,
За головой своей летишь.
Мелькают лица, земли, страны
В невозвратимом далеке.
И страшные, как тараканы,
Сползают слезы по щеке.
То ли было всегда, то ли нажил.
Как случается, сам не пойму:
От кого б ни ушел я однажды,
Я опять возвращаюсь к нему.
Все по кругу идет, все по кругу.
Словно за руку кто-то берет
И подводит к забытому другу,
К вербе,
К дому,
К весеннему лугу,
К вере в то, что душа не умрет.
И в какую мне даль ни летится,
И куда б ни спешил за судьбой,
Возвратиться спешу, возвратиться,
Раньше — сам,
Ныне — вместе с тобой.
Столетний саженец косой
Горит предутренней росой.
И плод, на градусник похожий,
Бугрится у него под кожей.
...Давай с тобой уснем в саду.
Или поплачем на коленях.
Ничто наш дух не поколеблет, —
Ты ждешь меня,
Тебя я жду.
Когда истает суета
Надежды праздной и страданья,
Приходит боль сверхожиданья.
И жизнь прекрасна,
Смерть чиста.
Давай с тобой уснем в саду.
Или поплачем, словно в детстве.
За гранью всех причин и следствий
Ты ждешь меня, Тебя я жду.
Обошел я целый свет, —
Синих роз на свете нет.
Р. Киплинг
Есть розы синие на свете!
Их немало.
На свете есть цветы
Любых цветов.
Я это под присягой утверждать готов,
Как не однажды утверждал, бывало.
Возьмите вы мичуринскую грушу —
Как вид ее и вкус волнует душу!
Возьмите вы искусственную руку,
Иль, скажем, из ракеты вылезание,
Иль тот же лазер-мазер, черт возьми!
Чем увенчалось каждое дерзанье?
Тем, что наука стала для людей
Целительным источником идей,
Который никогда не иссякает,
Чем на обыденное
Больше спрос,
Тем больше странного,
Тем больше синих роз.
Вот доказательство простейшее, друзья,
Его понять способны даже дети:
Без синих роз сегодня
Жить нельзя.
А раз уж мы живем, —
Так есть они на свете!
Вот так
Вдруг,
Как приступ удушья,
Однажды приходит его черед.
И я отдаю ему свою душу,
И он эту душу
Себе берет.
Все, что прожито,
Все, что нажито,
Все, что выстрадал и что берёг,
С этой минуты
Становится нашим,
И он тепло моей крови берет.
А потом его гОлос нальется медью,
И, судорогу ритма
Пропустив по складам,
Он потребует больше,
Чем я имею,
И я свое завтра
Ему отдам.
А когда он уйдет по утренней свежести
В честь нового рождения
Зажигать звезду,
У меня на друзей вдруг не хватит нежности,
И я мимо женщины без волненья пройду.
И снова буду разбиваться на рифах
Своих упований
И чужих грехов...
Такова по всегдашним
Кровавым тарифам
Номинальная стоимость
Живых стихов.
Вот так штука, вот так номер:
Жил я, жил, да взял и помер!
Все прошло предельно просто —
Скуки не тая,
Уронили меня в яму
Добрые друзья.
Хоронили — будто спали
На моей беде.
Закопали, закопали
И забыли, где.
Ах вы чертовы собаки,
Как же это так!
Хоть цветов бы положили
На один пятак.
Что спешить? Не на вокзале,
Дело не зимой,
Хоть бы речь одну сказали!
Нет, бегут домой...
Так-то, брат, —
Один уходишь
За свою межу.
Где-то вечер,
Где-то люди,
Я один лежу.
Двух вещей боялся в жизни,
Как слепой щенок,
А теперь вот обе сразу:
Мертв и одинок.
Проклинаю путь бесплодный,
Горькую судьбу...
Просыпаюсь — пот холодный
У меня на лбу.
В остальном же все в порядке
Я вполне живой.
Только гуще пахнут грядки
Первою травой,
Все невиданно живое
Близко и вдали,
И всего как будто вдвое —
Неба и земли.
Мокрый тополь почкой треснул
Радуясь весне...
Страшно это. Но полезно —
Умирать во сне.
Далёко-далеко, где носят чуни,
Где юбки шьют из маскхалатов и мешков,
Где юноши и старики в кругу
Сидят
И курят крепкую махорку,
Где сотню отдают за молока махотку,
В краю войны и детства моего
Живёт та девочка.
Она меня не знает.
Она Толстого вечером читает.
Не ходит на гулянку, не поёт
И самогон со взрослыми не пьёт.
Она красива. Чёрная коса
Чернее чёрной непроглядной ночи.
Огромные укромные глаза.
Я сплю и бормочу:
— Ах, эти очи! —
Я не влюблён. Мне слишком мало лет.
Я плохо кормлен, чтоб влюбиться рано.
Но на неё смотрю я как-то странно,
Как на прекрасный призрачный балет.
В ней столько тихой грации, игры,
По-городскому кроткого кокетства,
Что так и тянет выйти за дворы
И, разбежавшись, выскочить из детства.
Ежи Гофману
Куплю... Что ж я куплю, когда разбогатею?
Куплю снастей рыбацких столько, что вспотею,
Неся их бережно.
И озеро куплю.
И приглашу на тихую рыбалку
Всех, для кого мне ничего не жалко,
Всех, всех, кого я помню и люблю.
И возмутилась глубина души:
— Тебе ли ждать богатства! От кого, откуда?
Тебе ль, всю жизнь прожившему на жалкие гроши,
Уж если хочешь что-то совершить на грани чуда,
Ты просто сядь и всем им письма напиши.
Осенние дали пусты...
Пусти меня в гости к былому.
Вон, видишь, за речкой кусты...
Там иней чуть тронул солому.
Но, если ее разгрести,
Слежалым теплом вдруг повеет,
И снова все тело поверит
В ту жизнь, что несу я в горсти.
Мне кажется выдумкой боль
Дороги моей изначальной.
Пусти меня в мир той печали,
Что я забываю с тобой.
Осенние дали...
Как хочется
В начало, в забытый исток.
Пусти меня в мир одиночества,
Я так без него одинок!
Он проходил легко и снизу
За те последние столбы,
Где не любовь рождает близость,
А содрогания судьбы.
Все говорили:
— Он летает.
А он полетов не искал.
Он просто болью черной тайны
На землю небо опускал.
И в миг, когда оно касалось
Глубинной крови бытия,
Мир содрогался.
И казалось:
Любая жизнь есть Бог и Я.
Мир содрогался,
И, казалось,
Что сквозь обугленный рассвет
Летят к нам воля, вечность, жалость,
Вся вера, что не нам досталась,
И вся любовь, которой нет.
Кто-то улетает,
Кто-то остается.
Не бывает, чтобы
Улетели все.
Что-то увядает,
Что-то создается —
Яблоко на ветке,
Спица в колесе.
Первого апреля
Создается шутка,
Пятого апреля
В сумрачной тайге
Создается бурый
Маленький мишутка
И с восторгом скачет
На одной ноге.
Создаются луны,
Создаются лоси,
Создаются беды,
Создается смех.
Создаются люди
И приходят в гости, —
Создается что-то
Важное для всех.
Я люблю надежды
Крылья за плечами,
Я люблю живого
Мира толчею,
Все его восторги,
Все его печали,
Как свою свободу,
Как судьбу свою.
Я люблю отчизну
Странною любовью,
Как любили люди,
У кого в долгу.
На седом Амуре
Вижу Подмосковье,
За Дунаем слышу
Зейскую пургу.
Очень жизнь красива,
Если в сердце тихо,
Очень жизнь огромна,
Если нет беды.
Где-то доцветает
Белая гречиха,
Где-то догорают
Желтые сады,
Где-то гаснет песня
И родится чудо,
И поет, как стонет,
И зовет в побег.
Жить бы и бежать бы
Взапуски, покуда
Ветер не повалит
На последний снег! ...
Кто-то улетает,
Кто-то остается.
Не бывает, чтобы
Улетели все.
Потому так щедро
Майский день смеется
Мне, и вам,
и этой
Взлетной полосе.
Летела птица поперек зарницы.
До этой птицы мне какое дело?
Но так хочу, чтобы она летела,
Чтоб небо вкруг нее огнями шелестело...
Лети,
Неси свое литое тело
Превыше осени живой и сокровенной.
Покуда ты летишь —
И я лечу во сне
К какой-то нескончаемой весне,
Которой нету в жизни нашей тленной,
Но есть она в душе и во вселенной.
Летела птица...
Крикнула нездешняя ворона,
Тикает будильник неземной...
Юности чугунные ворота
Тихо закрываются за мной.
Сколько бед осталось за забором,
Сколько слез примерзло к январю.
Но и все ж когда-нибудь, нескоро,
Я ворота эти отворю.
И светло, безгрешно, как убитый
В безоглядном жизненном бою,
Вновь проплачу все свои обиды,
Все свои печали пропою.
...Крикнула нездешняя ворона,
Налитые страхом и виной,
Юности чугунные ворота
Тихо закрываются за мной.
Все, что было, как не было,
Снова стало живым и недавним.
Все, чем бредил один,
Разделил я впервые с тобой.
И в двух жизнях незрячих
Тихо скрипнули ставни,
И два детства, два сна
Обменялись теплом и судьбой.
Можно сжечь все мосты, —
И причина найдется и спички,
Можно все поделить:
Телефоны, надежды, друзей…
Но навек неделим
Свет полночной пустой электрички,
Что летит через годы
На мерцанье коптилки моей.
Пекли зарю две утренних мадонны.
—Стривай! — одна сказала,
—Погоди! — ей в унисон промолвила другая.
А даль чиста,
А жизнь была без края,
А сердце — а-ах! —
И родилось в груди.
«Стривай»…
Два языка сплелись в моей судьбе.
«Ты погоди»…
Один все глуше, отдаленней.
И редко-редко я теперь долоні —
Ладони детства протяну к тебе.
Но в гиблый час,
Когда все зори мимо рук
И ничего мне от судьбы не надо,
—Рух, — говорю я.
То не птица Рух,
То рух — движенье
И рухнула преграда,
И я балакаю!..
Каких ознобов блок!
Дивлюсь на тебе… —
И поют зарницы.
Стопталась жизнь,
Но дух мой не оглох.
Все, все пройдет, а это сохранится.
«Стрывай» — и «погоди»…
Свитанок» и « рассвет»…
«Кохаю щиро» — и «люблю безмерно»…
Уйти от одного — как телу жить без нервов,
Забыть другое — как не жить совсем.
Снова стихами повеяло
От молодой травы.
Я каждому слову поверю,
Которое скажете вы, —
Поверю, что вы наступаете
По руслам новых дорог, —
Прочтите мне только по памяти
Десяток хороших строк.
Неужто вы не заметили,
Как, погасив огоньки,
Вечер уходит медленный
По мостовой реки,
Как падает ночь на гравий
С первой каплей дождя?
Зачем же вы молодость грабите,
Мимо стихов идя?
Когда ничего еще не было,
Строкой пробив тишину.
Поэты открыли небо,
Поэты открыли весну,
Поэты оставили песни,
На ярком огне прожив,
Ни почестей громких,
Ни пенсий
Под старость не заслужив.
Они прошли великанами,
Покой обретая в бою.
Они отцвели и канули,
Оставив душу свою.
И, кровью сердца окрашенный,
Горит их высокий стих!
Мне жалко молодость вашу,
Идущую мимо них.
Чуть качнув на рессорах,
Время мелькнет, как тень.
И где-то Лет через сорок
Вернется забытый день.
И вновь драгоценным слитком
Сверкнет этих строчек свет —
Подумать:
У этой калитки
Вам было шестнадцать лет...
И снова закат весенний
Раскинет свое крыло.
Мне жаль, что ваше веселье
Мимо стихов прошло.
Тучи — стадо овечье,
Дальних дорог гудки...
Уходит медленный вечер
По влажным сваям реки.
Последний отблеск играет,
За горизонт уходя,
И падает ночь на гравий
В синей капле дождя.
На границе голода большого
Возникает вечности сквозняк.
Он способен высоко поднять,
Если его правильно понять.
Мощный взлет тогда лишь
состоится,
Если без утайки рассмотреть,
Что голодный бога не боится,
Он боится только умереть.
Помню, как-то долго я не ел
Ничего такого, что съедобно.
Было жить мне крайне неудобно,
Я усох и дальше не худел.
Тут-то и случилась ерунда.
Словно чем-то череп мне пробили
И такие знания вдолбили,
Что я стал мыслитель хоть куда!
Вдруг я понял, что земля кругла,
Что она держать меня не может
И что, как моя потребность ни мала,
В рот никто мне пищу не положит,
— Есть у каждого свои дела.
Понял и, что нет простых вещей,
Что добыча хлеба — это дело,
Данное нам свыше для того,
Чтобы, каждый день спасая тело,
Мы не съели сердца своего.
'Понял я, что сытости момент —
Эта штука тленная;
А голод
Вечно полон сил и вечно молод,
И ему не нужен документ.
Он в любое место вхож легко,
Ничего ему не далеко.
Потому что он в своем движенье
Набирает силу и разбег...
Был потом я очень обеспечен,
Ел пирожные, курил «Казбек».
Но всегда я помнил час тоски,
Краткий миг на грани абсолюта,
Когда, взвыв беспомощно и люто,
Был готов я съесть кусок доски.
Вкусен хлеб, лежащий на столе,
Выпечки любой, прекрасна
в доме булка!
Слышишь, шаг печатается
гулко, — Это голод бродит по земле...
Советских актёров часто ставят в пример как образец духовной силы, национальной гордости и внутренней красоты. Они стали символами эпохи, носителями культуры и нравственности. Но, как известно, за кул...
Актеры — люди творческие, но кто бы мог подумать, что некоторые из них скрывают прекрасный голос. В эпоху раннего Голливуда актеров с музыкальными способностями было немало — это считалось скорее норм...
Неузнаваемая Ким Кардашьян в объективе фотографа Маркуса Клинко, 2009 год. Памела Андерсон в самой первой съёмке для журнала «Playboy», 1990. На фото голливудская актриса Dorothy Lamour и шимпанзе Джи...
Расскажем, как сложилась судьба актеров, которые начинали сниматься еще в детстве.
Остаться на вершине в Голливуде удаётся не каждому, особенно если путь начался в детстве. Одни актёры теряются из-за...
Два года назад отечественное телевидение столкнулось с беспрецедентной кадровой тектоникой — целая группа ярких и узнаваемых ведущих стремительно исчезла с экранов федеральных каналов. Эти лица долгие...
Кира Найтли на страницах журнала к выходу фильма «Пиджак», 2005. Следы динозавра, раскопанные в русле реки Палакси. Техас. США. 1952г. Самая большая женщина рядом с самым маленьким мужчиной, 1922 год....
