Skip to main content

П. Ф. БАЛК-ПОЛЕВУ

Lorsque je sens le rezeda,
je crois d'abord entendre un
son, puis il me semble voir
une forme.1

Друг, ты прав: хотя порой,
Достигая бед забвенья,
Мы, в груди стеснив волненья,
Дремлем темною душой,—
Невзначай в мечте воздушной
Отзыв прежнего слетит,
И предмет нам равнодушный
Память сердца воскресит.
Неожиданно, случайно,
Потрясет душевной тайной
Летний вечер, звук, цветок,
Песня, месяц, ручеек,
Ветер, море — и тоскою
Всё опять отравлено;
Как бы молнийной струею
Снова сердце прожжено.

И той тучи мы не знаем,
Вдруг откуда грянул гром,
Лишь томимся и страдаем;
Мрак и ужасы кругом:
Призрак страшный, неотступной
Образует в думе смутной
Холод дружбы, сон любви,
То, с кем радость погребли,
Всё, о чем мы тосковали,
Что любили, потеряли,
Чем был красен божий свет,
Всё, чего для нас уж нет.

ЖНЕЦЫ

Однажды вечерел прекрасный летний день,
Дышала негою зеленых рощей тень.
Я там бродил один, где синими волнами
От Кунцевских холмов, струяся под Филями,
Шумит Москва-река; и дух пленялся мой
Занятья сельского священной простотой,
Богатой жатвою в душистом тихом поле
И песнями жнецов, счастливых в бедной доле.
Их острые серпы меж нив везде блестят,
Колосья желтые под ними вкруг лежат,
И, собраны жнецов женами молодыми,
Они уж связаны снопами золотыми;
И труд полезный всем, далекий от тревог,
Улыбкою отца благословляет бог.

Уж солнце гаснуло, багровый блеск бросая;
На жниве кончилась работа полевая,
Радушные жнецы идут уже домой.
Один, во цвете лет, стоял передо мной.
Его жена мой взор красою удивляла;
С младенцем радостным счастливая играла
И в кудри темные вплетала васильки,
Колосья желтые и алые цветки.
А жнец на них смотрел, и вид его веселый
Являл, что жар любви живит удел тяжелый;
В отрадный свой приют уже сбирался он...
С кладбища сельского летит вечерний звон,-
И к тихим небесам взор пылкий устремился:
Отец и муж, душой за милых он молился,
Колена преклонив. Дум набожных полна,
Младенца ясного взяла его жена,
Ручонки на груди крестом ему сложила,
И, мнилось, благодать их свыше осенила.

Но дремлет всё кругом; серебряный туман
Таинственной луной рассыпан по снопам,
Горит небесный свод нетленными звездами,-
Час тайный на полях, час тайный над волнами.
И я под ивою сидел обворожен,
И думал: в жатве той я видел райский сон.
И много с той поры, лет много миновало,
Затмилась жизнь моя,- но чувство не увяло.
Томленьем сокрушен, в суровой тме ночей,
То поле, те жнецы - всегда в душе моей;
И я, лишенный ног, и я, покинут зреньем,-
Я сердцем к ним стремлюсь, лечу воображеньем,
Моленье слышу их,- и сельская чета
Раздумья моего любимая мечта.

ЖАЛОБА

Plaisir, pourquoi m'a tu trompe?1

О, дайте сердцу тосковать!
Оно мечтать, любить устало.
Хочу я слезы проливать;
В душе лишь горе не увяло.
Уже давно оделись тмой
Мои все радости былые;
Сдружился я с моей тоской;
Но слышны жалобы чужие.

И что ж! везде кругом меня
Надежда тмится, льются слезы;
И кипарис встречаю я
Там, где цвели младые розы.
Обман пленительной мечте,
Обман святому вдохновенью,
Обман любви и красоте,
Обман земному наслажденью!

Давно ли — жизнь семьи родной —
Являлся юноша 2 меж нами
С высокой, пылкою душой,
С одушевленными струнами,—
И вдруг от нас сокрылся он!
Умолк напев, мечтанью милый,
Лишь веет в полночь дивный стон
Над тихою его могилой...

С молитвой тайной на устах,
Друг в друге счастье обнимая,
С мечтой небесною в сердцах
Идет к венцу чета3 младая;
Но в храм счастливцы не вошли;
Их в нем не встретил хор венчальный;
Не факел радостной любви —
Зажегся факел погребальный...

А твой сбылся волшебный сон,
Младая прелесть;4 ты имела
Всё то, чем смертный восхищен,—
Богатством, знатностью светлела,
Пленяла милою красой,
И друга по сердцу сыскала,
И тихо, с неясностью святой
Младенца в персях прижимала;

И вянешь ты во блеске дней,
Лилея, сердцу дорогая!..
Увы!.. Как рано перед ней
Открылась тайна гробовая!..
Любовью, радостью дышать...
И в сень подземную скрываться!
Ей страшно было умирать —
Еще страшнее расставаться...

Когда б убитые сердца
Взор томный к небу не бросали
И нам, по благости творца,
Бессмертьем звезды не сияли,—
Кто б смел желать? кто б смел любить?
Кто б не был сокрушен тоскою?
Но сердце с сердцем будет жить,
Сольется вновь душа с душою!

19 июля 1832, Санкт-Петербург

ТОСКА ПО РОДИНЕ

Вольное подражание Шатобриану

С любовью вечною, святой
Я помню о стране родной,
Где жизнь цвела;
Она мне видится во сне.
Земля родная, будь ты мне
Всегда мила!

Бывало, мы пред огоньком
Сидим с родимой вечерком -
Сестра и я,
Поем, смеемся,— полночь бьет —
И к сердцу нас она прижмет,
Благословя.

Я вижу тихий, синий пруд,
Как ивы с тростником растут
На берегах;
И лебедь вдоль него летит,
И солнце вечера горит
В его волнах.

И вижу я: невдалеке
Зубчатый замок на реке
В тиши стоит
С высокой башней, и на ней
Я слышу, мнится, в тме ночей,
Как медь гудит.

И как я помню, как люблю
Подругу милую мою!
О! где ж она?
Бывало, в лес со мной пойдет,
Цветов, клубники наберет...
Мила, нежна!

Когда ж опять увижу я
Мою Сияну, лес, поля
И над рекой
Тот сельский домик, где я жил?..
О, будь, всегда будь сердцу мил,
Мой край родной!

ВЕНГЕРСКИЙ ЛЕС

Баллада

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Как сердцу сладостно любить
Тебя, мой друг прелестный,
И здесь, в лесу дремучем, жить
С тобой - в тиши безвестной!
Как ни красён наш Киев-град
С его Днепром-рекою,
Но я, мой друг, скитаться рад
В степях один с тобою;
С тобой любовь везде манит,
Повсюду радость встретит,
Ярчее солнышко горит,
Яснее месяц светит.

Покинул я, пленен твоей
Девичьей красотою,
Край милый родины моей
С приветливой семьею;
Я бросил шум кровавых сеч,
И славу жизни ратной,
И верного коня, и меч,
И шлем, и щит булатный,
И стрелы меткие моя,
И почести княжие
За кудри русые твои,
За очи голубые.

Но то волнует дух тоской,
Что ты, родясь княжною,
Простилась с негой золотой,
Простясь с родной страною.
Ах! прежде в тереме своем
Ты жизнью лишь играла;
Теперь под бедным шалашом
Кручину здесь узнала.
Бывало, в струны душу льешь,
Их звоном всех пленяешь;
Теперь волну и лен прядешь,
И хрупкий лист сбираешь.

И, жертвой гневного отца,
В чужбине, в тяжкой доле,
Ты здесь подругой беглеца,
Ты здесь не можешь боле
Себя, как прежде, наряжать
Узорчатой парчою
И грудь прелестную скрывать
Под дымчатой фатою.
Не для тебя, мой милый друг,
И шелк, и бархат нежный;
Не вьется радужный жемчуг
Вкруг шеи белоснежной».

- «О милый, милый! для чего,
Крушась моей судьбою,
Ты ясность сердца моего
Мрачишь своей тоскою?
Увяла б в светлых теремах
Моя без цвета младость;
А здесь с тобой, в чужих лесах,
Нашла любовь и радость;
И ты любил не жемчуги,
Не камни дорогие,
А кудри русые мои
И очи голубые».

Так на дунайских берегах,
От родины далеко,
В дремучих Венгрии лесах,
Гоним судьбой жестокой,
Скитался витязь молодой
С подругою прекрасной,-
И дал край дикий и чужой
Приют им безопасный.
Вотще разгневанный отец
Погони посылает;
Их сочетал святый венец;
Их темный лес скрывает.

Остан забыл, узнав ее,
И славу, и свободу;
Он ею жил, он за нее
Прошел бы огнь и воду;
Ах! за нее в борьбе с судьбой
На что он ее решится?
Он с ней пылающей душой
К прекрасному стремится.
Она отрадою в бедах,
Всех чувств и дум виною,
Его надеждой в небесах
И радостью земною.

И, чувством счастлива своим,
В восторгах сердца тая,
Веледа в бедной доле с ним
Нашла утехи рая;
Но что-то мрачное порой
Останов дух смущает,
И что-то дивною тоской
Взор ясный затмевает;
Какой-то думой угнетен,
Таится он от милой
И будто гонит грозный сон
Из памяти унылой.

И тайный страх расстаться с ней
Невольно в грудь теснится;
Он ловит звук ее речей,
Глядит - не наглядится,
И грусть свою, и тайный страх
В молчаньи скрыв тяжелом,
С слезами часто на глазах,
Твердит ей о веселом;
То вдруг задумчивый вздохнет,
То вдруг с улыбкой взглянет;
Но сердце сердцу весть дает;
И кто любовь обманет?

Печалью друга день и ночь
Веледа волновалась;
Всё усладить, всему помочь
Надежда ей мечталась.
Как бури сердца отгадать
Безоблачной душою?
Остану можно ль тосковать,
Когда Остан со мною?
И мнила: как он ни таит
Тоски своей причину,
Любовь моя развеселит
Останову кручину.

Чуть в думы милый погружен,-
Она их разгоняет
Бесценной лаской тех имен,
Что сердце вымышляет,-
И блеск дает красе своей
Нарядами простыми,
И шелку золотых кудрей
Цветками полевыми.
Когда ж в приютный уголок
Уж темный вечер сходит,
Она, вздув яркий огонек,
Беседу с ним заводит.

И быль родимой старины
Рассказы оживляла;
Могучих прадедов войны
С их славой вспоминала,
Иль юной пленницы тоску,
И половцев набеги,
И Киев-град, и Днепр-реку,
И роскошь мирной неги;
То песни родины святой
Она ему певала;
То молча к груди молодой
Со вздохом прижимала.

Но с детской нежностью она
Как друга ни ласкает,-
Печалью всё душа полна,
Ничто не услаждает;
Напрасно всё, и с каждым днем
Его страшнее думы;
Сидит с нахмуренным челом,
Задумчивый, угрюмый;
О странном вдруг заговорит,
Бледнея, запинаясь;
Промолвит слово - и молчит,
Невольно содрогаясь.

И уж на ту, кем он пленен,
Едва возводит очи;
И в темном лесе бродит он
С зари до темной ночи.
Раз смерклось, а Остана нет,-
И бедная подруга,
В раздумье, подгорюнясь, ждет
Тоскующего друга,-
И вне себя Остан вбежал,
Пот градом, дыбом волос,
Взор дикий ужасом сверкал,
Дрожащий замер голос.

«Он здесь, он здесь!» - «Кто, милый, кто?»
- «Он в ночь придет за мною,
Он мертвым пал; страшись его!»
- «О, друг мой! что с тобою?»
- «Луна и кровь!» - «Чья, милый, чья?
Ах! страшными мечтами
Почто измучил ты себя?
Хранитель-ангел с нами!
Какая кровь? удары чьи?
За что? скажи! какие?»
- «За кудри русые твои,
За очи голубые!»

И что придумать, что начать
С тех пор она не знала,-
Лишь только пресвятую мать
За друга умоляла.
И на младых ее щеках
Уже не рдеют розы;
Не видно радости в очах,-
И льются, льются слезы.
Всё то, чем сердце билось в ней,
Что душу оживляло,
Исчезло всё - и светлых дней
Как будто не бывало.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Туманный небосклон яснел,
Улегся вихрь летучий,
Лишь гром вдали еще гремел,
И, рассекая тучи,
Вилася молния змеей;
Дождь не шумел; пылает
Заря огнистой полосой,
И блеск свой отражает
На темно-сизых облаках
Румяною струею,
И тучи зыблются в волнах
Багровою грядою.

Но вечер бурный догорел,
Лишь зарево алеет;
Уж бор зеленый потемнел,
Уж ночь прохладой веет;
Дыханье свежих ветерков
Несет с полей росистых
И нежный аромат цветов,
И запах трав душистых;
И по холмам уже горят
Огни сторожевые;
И скалы мшистые стоят,
Как призраки ночные.

Остан, давно забытый сном
И мучимый тоскою,
Сидел на берегу крутом
С подругой молодою;
Невольно всё его страшит,
Всё в ужас дух приводит;
На свод небес она глядит,
Он вдаль, где сумрак бродит;
И будто тайны вещий глас
Ему напоминает,
Что к сердцу он в последний раз
Веледу прижимает.

Но вот и полночь уж близка,
Сгустился мрак в долинах,
В дремоте катится река,
Сон мертвый на равнинах,-
Лишь там далеко за рекой
Зарница всё мелькает,
Лишь тихий шорох чуть порой
По рощам пробегает.
Но вот блеснул сребристый луч,
Проник и в лес, и в волны,-
И над дубравой из-за туч
Выходит месяц полный.

«О месяц, месяц, не свети!
Померкни, месяц ясный!»
- «Зачем же меркнуть? друг, взгляни,
Как, светлый и прекрасный,
Теперь спешит он разгонять
Мрак ночи и туманы
И блеск таинственный бросать
На сонные поляны!
Взгляни, как он с высот небес
В струях реки играет,
И нивы мирные, и лес,
И дол осеребряет!»

- «Ты помнишь ночь, как ты со мной
Из терема бежала?
Он так светил!» - «О милый мой!
И я о том мечтала.
Я помню: он тогда сиял
Так радостно над нами,
И путь к венцу нам озарял
Блестящими лучами».
- «Творец, ты знаешь всё!.. Прости!..
Увы! в тот час ужасный!..
О месяц, месяц, не свети!
Померкни, месяц ясный!»

И кинул он потухший взор
С утесистой стремнины
На светлую реку, на бор,
На тихие долины!
Но не красу их очи зрят;
В нем чувства дух смущают:
Там звуки чудные страшат,
Тут призраки летают,
То с тяжким стоном и глухим
Волна ночная плещет,
То меч кровавый перед ним
В дыму прозрачном блещет.

Нет, нет! Остан не победит
Души своей тревоги,-
Встает, с Веледою спешит
Скорей под кров убогий;
Идут, поля в глубоком сне,
Ничто не колыхнется,
Лишь гул шагов их в тишине
За ними вслед несется;
Глухая полночь; всё вокруг
При месяце яснеет;
Чета проходит лес... и вдруг
От страха цепенеет.

Неведомый в глуши лесной
Пришлец их ожидает;
Но мрачный лик под пеленой
От них пришлец скрывает;
И в свете лунном пелена
Белеет гробовая,
И кровь струей на ней видна,
Знать, тайно пролитая;
И пред четою он стоял
Недвижен и безмолвный;
Остану только указал
Рукой на месяц полный.

И тот, как громом поражен,
Хотел бы в землю скрыться;
Не мог обнять Веледы он,
Не мог перекреститься;
А что ж с Веледой? Ах! Она
К Остану припадает;
Душа в ней ужасом полна;
В ней сердце замирает;
Но страждет друг,- и страсть сильней;
Прочь ужас, прочь смятенье!
Веледа робкая смелей
Глядит на привиденье:

«О! кто же ты, пришлец ночной,
Могилы хладной житель?
Как расступилась над тобой
Подземная обитель?
Что к нам могло тебя привесть?
Что страждущих тревожишь?
Откуда ты? какую весть
Загробную приносишь?»
На те слова главой оно
Задумчиво качнуло -
Пошевелилось полотно,-
Под полотном вздохнуло,-

И томный голос пророптал,
В слух тихо проникая:
«Мой час настал, мой цвет увял;
Я жертва гробовая!
Но если кто перекрестит
Меня тремя крестами,-
Опять, приняв мой прежний вид,
Предстану я пред вами».
И вдруг чудесная далась
Тогда Веледе сила,-
И мертвеца вот в первый раз
Она перекрестила,-

И взвыл мертвец,- и в дым густой
Облекся весь, и рделся,
Как уголь красный; кровь струей,-
И саван загорелся.
Крестит в другой раз,- пелена
Спадает, блещут очи,
Как два блуждающих огня
Во тме осенней ночи;
И смерть лицо его мрачит;
Уж страх владеет ею,
Чуть дышит; в третий раз крестит -
И брат родной пред нею:

«Извед! Извед! родной мой брат!
О детства спутник милый,
Останов друг! увы! ты взят
Безвременной могилой».
И взор мертвец палящий свой
На витязя бросает:
«Остан - твой муж - убийца мой,-
Веледе он вещает,-
И знает то одна луна
С днепровскими волнами;
Но кровь Изведова страшна,-
И божий суд над нами!»

И что с преступником сбылось,
То в мраке ночь сокрыла;
Следов жилища не нашлось,
Явилась вдруг могила.-
И страшная о лесе том
Молва везде несется;
И голос дровосека в нем
С тех пор не раздается.
И как вечерний час пробьет
И в сумрак бор оденет,
Ни пеший мимо не пройдет,
Ни конный не проедет!

Когда ж повсюду тишина
И мертвое молчанье
И полуночная луна
Льет томное сиянье,
Из тесной кельи гробовой
Тень бледная выходит
И грустно, в час урочный свой,
В лесу дремучем бродит,
Луны в мерцающих лучах
Под соснами мелькает,-
И вой могильный на скалах
Протяжно умирает.

И с тех же пор, в лесной глуши,
В пещере, близ Дуная,
Жить начала в святой тиши
Отшельница младая.
И там пред ранней ли зарей
Чуть брезжит над холмами,
Иль свод небес в красе ночной
Усеян весь звездами,-
Она в молитве и в слезах
И пламенной душою
Летит к тому, кто в небесах
Отцом нам и судьею.

В пещере той пять целых лет
Отшельница молилась;
Но раз ее в пещере нет;
Куда, не знают, скрылась...
Лишь слух прошел по деревням,-
Соседи прибежали,
Пошли за нею по следам,
Искали, не сыскали;
Пришли и в лес, как ни страшна
Останова могила,-
И на могиле той она
Жизнь юную сложила.

И в вечном сне она цвела,-
Те ж прелести младые,
И к небу очи подняла,
Как небо голубые,
И кудри русые волной,
Развившися, лежали
И грудь невинную собой
Стыдливо одевали;
Вся в белых розах; на устах
С улыбкою небесной;
И крест сияющий в руках,
Кем данный, неизвестно.

И был тот день благих небес
С виновным примиренья.
Уж не страшит дремучий лес;
Уж нет там привиденья;
Опять, как прежде, всё цветет;
Стал весел бор унылый,
И сладко соловей поет
Над тихою могилой;
И звезды только что блеснут
Приветными огнями,-
Девицы сельские идут
К ней с свежими цветами.

ВЕНЕЦИАНСКАЯ НОЧЬ

Фантазия

П. А. Плетневу

Ночь весенняя дышала
Светло-южною красой;
Тихо Брента протекала,
Серебримая луной;
Отражен волной огнистой
Блеск прозрачных облаков,
И восходит пар душистый
От зеленых берегов.

Свод лазурный, томный ропот
Чуть дробимыя волны,
Померанцев, миртов шепот
И любовный свет луны,
Упоенья аромата
И цветов и свежих трав,
И вдали напев Торквата
Гармонических октав -

Все вливает тайно радость,
Чувствам снится дивный мир,
Сердце бьется, мчится младость
На любви весенний пир;
По водам скользят гондолы,
Искры брызжут под веслом,
Звуки нежной баркаролы
Веют легким ветерком.

Что же, что не видно боле
Над игривою рекой
В светло-убранной гондоле
Той красавицы младой,
Чья улыбка, образ милый
Волновали все сердца
И пленяли дух унылый
Исступленного певца?

Нет ее: она тоскою
В замок свой удалена;
Там живет одна с мечтою,
Тороплива и мрачна.
Не мила ей прелесть ночи,
Не манит сребристый ток,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.

Но густее тень ночная;
И красот цветущий рой,
В неге страстной утопая,
Покидает пир ночной.
Стихли пышные забавы,
Все спокойно на реке,
Лишь Торкватовы октавы
Раздаются вдалеке.

Вот прекрасная выходит
На чугунное крыльцо;
Месяц бледно луч наводит
На печальное лицо;
В русых локонах небрежных
Рисовался легкий стан,
И на персях белоснежных
Изумрудный талисман!

Уж в гондоле одинокой
К той скале она плывет,
Где под башнею высокой
Море бурное ревет.
Там певца воспоминанье
В сердце пламенном живей,
Там любви очарованье
С отголоском прежних дней.

И в мечтах она внимала,
Как полночный вещий бой
Медь гудящая сливала
С вечно-шумною волной,
Не мила ей прелесть ночи,
Душен свежий ветерок,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.

Тучи тянутся грядою,
Затмевается луна;
Ясный свод оделся мглою;
Тма внезапная страшна.
Вдруг гондола осветилась,
И звезда на высоте
По востоку покатилась
И пропала в темноте.

И во тме с востока веет
Тихогласный ветерок;
Факел дальний пламенеет,-
Мчится по морю челнок.
В нем уныло молодая
Тень знакомая сидит,
Подле арфа золотая,
Меч под факелом блестит.

Не играйте, не звучите,
Струны дерзкие мои:
Славной тени не гневите!..
О! свободы и любви
Где же, где певец чудесный?
Иль его не сыщет взор?
Иль угас огонь небесный,
Как блестящий метеор?

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Т. С. Вдмрв-ой

Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!

Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нет теперь в живых
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.

Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!

ВИТЯЗЬ

My good, my guilt, my well, my woe,
My hope on high, my all below.
Byron1

Скажи мне, витязь, что твой лик
Весною дней темнее ночи?
Ты вне себя, главой поник,
Твои тревожно блещут очи,
Твой пылкий дух мрачит тоска.
Откуда ты?— «Издалека».

О, вижу я, младая кровь
Кипит, волнуема отравой;
Крушит ли тайная любовь?
Вражда ль изменою лукавой?
Черна бедами жизнь твоя?
Кто твой злодей?— «Злодей мой — я».

И дико витязь кинул взор
На тмой покрытую долину;
Мятежной совести укор
Стеснял душу его кручиной;
Он изумлялся; мнилось, он
Какой-то видит грозный сон.

И вдруг он молвил: «В небесах
Страшнее волн клубятся тучи,
И с мертвецами в облаках
Ужасно воет вихрь летучий;
Как сердце с язвою любви —
Взгляни — меж них луна в крови!

И буря носит дальний звон
И веет мне напев унылый.
Склонись к траве: подземный стон,
Увы, не заглушен могилой!
И тень ее во мгле ночной
Летит под белой пеленой.

О Вамба! ты была моей,
Цвела в любви, краса младая,
Но буйный пыл, но яд страстей,
Но жизни тайна роковая,
Ревнивый мой, безумный жар —
Свершили пагубный удар.

И с ней не разлучаюсь я.
Недавно мчался я горою,
Где замок, колыбель моя,
С своей зубчатою стеною...
Он освещен, она в окне,
Она рукой манила мне.

Вчера я, грешный, в божий храм
Вошел, ищу в тоске отрады.
И близ иконы вижу там
При тусклом зареве лампады:
Она, колена преклоня,
Стоит и молит за меня.

Горит война в святых местах.
Хочу не славы — покаянья!
Я с ней в нетленных небесах
Хочу последнего свиданья.
Она простит...» И свой кинжал
К устам он в бешенстве прижал.

Он шлем надел, схватил он щит,
На борзого коня садится,
И чудный взор к звездам стремит,
И вдаль на бой кровавый мчится;
Но с боя из земли святой
Не возвратился в край родной.

РАЗБОЙНИК

Баллада
А. А. Воейковой

Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И в поле много здесь цветов
Прекрасным на венки.

Туманный дол сребрит луна;
Меня конь борзый мчит:
В Дальтонской башне у окна
Прекрасная сидит.

Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.

Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне
В лесу с Эдвином жить».

- «Когда ты, девица-краса,
Покинув замок, свой,
Готова в темные леса
Бежать одна со мной,

Ты прежде, радость, угадай,
Как мы в лесах живем;
Каков, узнай, тот дикий край,
Где мы любовь найдем!»

Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.

Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне
В лесу с Эдвином жить.

Я вижу борзого коня
Под смелым ездоком:
Ты царский ловчий,- у тебя
Рог звонкий за седлом».

- «Нет, прелесть! Ловчий в рог трубит
Румяною зарей,
А мой рожок беду звучит,
И то во тме ночной».

Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум;

Хочу в привольной тишине
Тебя, мой друг, любить;
Там на реке отрадно мне
В лесу с Эдвином жить.

Я вижу, путник молодой,
Ты с саблей и ружьем;
Быть может, ты драгун лихой
И скачешь за полком».

- «Нет, гром литавр и трубный глас
К чему среди степей?
Украдкой мы в полночный час
Садимся на коней.

Приветен шум Брайнгельских вод
В зеленых берегах,
И мил в них месяца восход,
Душистый луг в цветах;

Но вряд прекрасной не тужить,
Когда придется ей
В глуши лесной безвестно жить
Подругою моей!

Там чудно, чудно я живу,-
Так, видно, рок велел;
И смертью чудной я умру,
И мрачен мой удел.

Не страшен так лукавый сам,
Когда пред черным днем
Он бродит в поле по ночам
С блестящим фонарем;

И мы в разъездах удалых,
Друзья неверной тмы,
Уже не помним дней былых
Невинной тишины».

Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И много здесь в лугах цветов
Прекрасным на венки.

РАЗБИТЫЙ КОРАБЛЬ

Вольное подражание

Графине С. И. Лаваль

День гаснул в зареве румяном,—
И я, в смятеньи дум моих,
Бродил на береге песчаном,
Внимая ропот волн морских,

И я увидел меж песками
Корабль разбитый погружен;
Он в бурю шумными волнами
На дикий берег занесен,—

И влага мхом давно одела
Глубоких скважин пустоты;
Уже трава в них зеленела,
Уже являлися цветы.

Стремим грозой в утес прибрежный,
Откуда и куда он плыл?
Кто с ним в час бури безнадежной
Его крушенье разделил?

Утес и волны, всё молчало,
Всё мрак в уделе роковом,—
Лишь солнце вечера играло
Над ним, забытым мертвецом.

И на корме его сидела
Жена младая рыбака,
Смотрела вдаль и песни пела
Под томный ропот ветерка.

С кудрявой русой головою
Младенец близ нее играл,
Над звучной прыгал он волною,
А ветер кудри развевал.

Он нежные цветы срывает,
Лелея детские мачты.
Младенец радостный не знает,
Что он на гробе рвет цветы.

РАЗОРЕНИЕ РИМА И РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

А. И. Тургеневу

Из мрачных северных лесов,
С восточных дальних берегов,
Сыны отваги и свободы,
Стремятся дикие народы
С двойной секирою, пешком,
В звериной коже, с булавами,
И на конях с копьем, с стрелами,
И череп вражий за седлом.
Дошли; рассыпались удары,
Клубится дым, горят пожары,
Стон тяжкий битвы заглушал,
И Рим, колосс державный, пал;
Порочный пал он, жертва мщенья,-
И шумно ветры разнесли
Ужасный гром его паденья
В концы испуганной земли.
Но туча грозная народов
С небесным гневом пронеслась,
И пыль от буйных переходов
В полях кровавых улеглась.
Навеки мертвое молчанье
Сменило вопли и стенанье.
Уже паденья страшный гул
В пустыне горестной уснул;
В тумане зарево не рдеет,
И черный дым уже редеет;
Яснеет мгла; с печальных мест
Вдали стал виден светлый крест.
Другие люди, вера, нравы,
Иной язык, права, уставы,
Чистейший мир, рожденный им,
Явился вдруг чудесно с ним,-
И проповедники святые
На пепелища роковые
Пришли с Евангельем в руках,
И меж развалин на могилы
Воссели, полны тайной силы;
Горела истина в очах;
Глас тихий, скорбных утешитель,
Небесной воли возвеститель,
Вселенной жизнь другую дал;
Так их божественный учитель
По вере мертвых воскрешал.

ПРОСТИ

Элегия лорда Байрона
(Перевод с английского)

Была пора — они любили,
Но их злодеи разлучили;
А верность с правдой не в сердцах
Живут теперь, но в небесах.
Навек для них погибла радость:
Терниста жизнь, без цвета младость,
И мысль, что розно жизнь пройдет,
Безумства яд им в душу льет.
Но в жизни, им осиротелой,
Уже обоим не сыскать,
Чем можно б было опустелой
Души страданья услаждать;
Друг с другом розно, а тоскою
Сердечны язвы все хранят,
Так два расторгнутых грозою
Утеса мрачные стоят;
Их бездна с ревом разлучает,
И гром разит и потрясает, —
Но в них ни гром, ни вихрь, ни град,
Ни летний зной, ни зимний хлад
Следов того не истребили,
Чем некогда друг другу были.
Коллеридж. (Из поэмы Кристабель)

Прости! и если так судьбою
Нам суждено,— навек прости!
Пусть ты безжалостна — с тобою
Вражды мне сердца не снести.

Не может быть, чтоб повстречала
Ты непреклонность чувства в том,
На чьей груди ты засыпала
Невозвратимо сладким сном!

Когда б ты в ней насквозь узрела
Все чувства сердца моего,
Тогда бы, верно, пожалела,
Что столько презрела его.

Пусть свет улыбкой одобряет
Теперь удар жестокий твой:
Тебя хвалой он обижает,
Чужою купленной, бедой.

Пускай я, очернен виною,
Себя дал право обвинять;
Но для чего ж убит рукою,
Меня привыкшей обнимать?

И верь, о, верь! пыл страсти нежной
Лишь годы могут охлаждать;
Но вдруг не в силах гнев мятежной
От сердца сердце оторвать.

Твое — то ж чувство сохраняет;
Удел же мой — страдать, любить!—
И мысль бессмертная терзает,
Что мы не будем вместе жить.

Печальный вопль над мертвецами
С той думой страшной как сравнять?—
Мы оба живы, но вдовцами
Уже нам день с тобой встречать.

И в час, как нашу дочь ласкаешь,
Любуясь лепетом речей,
Как об отце ей намекаешь,
Ее отец в разлуке с ней.

Когда ж твой взор малютка ловит,—
Ее целуя, вспомяни
О том, тебе кто счастья молит,
Кто рай нашел в твоей любви.

И если сходство в ней найдется
С отцом, покинутым тобой,
Твое вдруг сердце встрепенется,
И трепет сердца — будет мой.

Мои вины, быть может, знаешь,—
Мое безумство можно ль знать?
Надежды — ты же увлекаешь,
С тобой увядшие летят.

Ты потрясла моей душою;
Презревший свет, дух гордый мой
Тебе покорным был; с тобою
Расставшись, расстаюсь с душой!

Свершилось всё! слова напрасны,
И нет напрасней слов моих,—
Но в чувствах сердца мы не властны,
И нет преград стремленью их.

Прости ж, прости! Тебя лишенный,—
Всего, в чем думал счастье зреть,
Истлевший сердцем, сокрушенный.
Могу ль я больше умереть?

ПОРТУГАЛЬСКАЯ ПЕСНЯ

[Из Байрона]

В кипеньи нежности сердечной
Ты жизнью друга назвала;
Привет бесценный, если б вечно
Живая молодость цвела.
К могиле всё летит стрелою;
И ты, меня лаская вновь,
Зови не жизнью, а душою,
Бессмертной, как моя любовь.

ПЛОВЕЦ

В груди моей стесняя горе,
Разбитый бурею пловец,
На синее смотрю я море,
Как бы на жизнь смотрел мертвец;
Но поневоле, думы полный,
Внезапной страшною грозой,
Когда мой челн губили волны,
Влекомый яркою звездой.

Увы! не мой один волнами
Челнок надежды погублен,
И в даль неверную звездами
Не я один был увлечен!
И кто тревогой не смущался,
Желанной цели достигал,
С мечтой любимой не прощался,
Кто слез долину миновал?

Когда бы ты из волн сердитых,
О море! выкинуть могло
Всё то, что в кораблях разбитых
Высших дум и чувств легло;
Когда б из бездны кто явился,
Погибших повесть рассказал,—
То б мир, быть может, изумился
О том, чего никто не знал.

Как много в участи мятежной,
Быв жертвой неизбежных бед,
Тоской увяли безнадежной,
И уж давно пропал их след!
О, много, много перл огнистых
На дне морском погребено,
И много веяний душистых
В эфирной тме утаено!

И сколько светлых упований,
Оторванных налетом гроз,
И сердца радостных мечтаний,
Истлевших от горючих слез!
И тайны чудного условья
Меж дум небесных и страстей —
Одно лишь знает изголовье
И мрак томительных ночей.

ПЛЕННЫЙ ГРЕК В ТЕМНИЦЕ

Родина святая,
Край прелестный мой!
Всё тобой мечтая,
Рвусь к тебе душой.
Но, увы, в неволе
Держат здесь меня,
И на ратном поле
Не сражаюсь я!

День и ночь терзался
Я судьбой твоей,
В сердце отдавался
Звук твоих цепей.
Можно ль однородным
Братьев позабыть?
Ах, иль быть свободным,
Иль совсем не быть!

И с друзьями смело
Гибельной грозой
За святое дело
Мы помчались в бой.
Но, увы, в неволе
Держат здесь меня,
И на ратном поле
Не сражаюсь я!

И в плену не знаю,
Как война горит;
Вести ожидаю —
Мимо весть летит.
Слух убийств несется,
Страшной мести след;
Кровь родная льется,—
А меня там нет!

Ах, средь бури зреет
Плод, свобода, твой!
День твой ясный рдеет
Пламенной зарей!
Узник неизвестный,
Пусть страдаю я,—
Лишь бы, край прелестный,
Вольным знать тебя!

ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ

Княгине 3. А. Волконской

То не кукушка в роще темной
Кукует рано на заре -
В Путивле плачет Ярославна,
Одна, на городской стене:

'Я покину бор сосновый,
Вдоль Дуная полечу,
И в Каяль-реке бобровый
Я рукав мой обмочу;
Я домчусь к родному стану,
Где кипел кровавый бой,
Князю я обмою рану
На груди его младой'.

В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:

'Ветер, ветер, о могучий,
Буйный ветер! что шумишь?
Что ты в небе черны тучи
И вздымаешь и клубишь?
Что ты легкими крылами
Возмутил поток реки,
Вея ханскими стрелами
На родимые полки?'

В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:

'В облаках ли тесно веять
С гор крутых чужой земли,
Если хочешь ты лелеять
В синем море корабли?
Что же страхом ты усеял
Нашу долю? для чего
По ковыль-траве развеял
Радость сердца моего?'

В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:

'Днепр мой славный! ты волнами
Скалы половцев пробил;
Святослав с богатырями
По тебе свой бег стремил,-
Не волнуй же, Днепр широкий,
Быстрый ток студеных вод,
Ими князь мой черноокий
В Русь святую поплывет'.

В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:

'О река! отдай мне друга -
На волнах его лелей,
Чтобы грустная подруга
Обняла его скорей;
Чтоб я боле не видала
Вещих ужасов во сне,
Чтоб я слез к нему не слала
Синим морем на заре'.

В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:

'Солнце, солнце, ты сияешь
Всем прекрасно и светло!
В знойном поле что сжигаешь
Войско друга моего?
Жажда луки с тетивами
Иссушила в их руках,
И печаль колчан с стрелами
Заложила на плечах'.

И тихо в терем Ярославна
Уходит с городской стены.

11 октября 1825

ОТПЛЫТИЕ ВИТЯЗЯ

На каменной горе святая
Обитель инокинь стоит;
Под той горой волна морская,
Клубяся, бурная шумит.

Нежна, как тень подруги милой,
Мелькая робко в облаках,
Луна взошла, и блеск унылый
Дрожит на башнях и крестах.

И над полночными волнами,
Рассеяв страх в их грозном сне,
Она жемчужными снопами
Ложится в зыбкой глубине.

Корабль меж волн, одетых мраком,
Был виден, бурям обречен.
И уж фонарь отплытья знаком
Был на корме его зажжен.

Там бездны тайной роковою
Судьба пловцов отравлена,
А здесь небесной тишиною
Обитель инокинь полна.

Пловец крушится, обнимая
Весь ужас бед,— надежды тень;
А здесь отшельница святая
Всю жизнь узнала в первый день.

Но есть за мирными стенами
Еще любви земной обман;
Сердца, волнуемы страстями,
Страшней, чем бурный океан!

На камне пред стеной угрюмой,
Один в безмолвии ночном,
Встревожен кто-то мрачной думой
Сидит, таяся под плащом.

Он молод, но следы печали,
Тоска и память черных дней
На бледном лике начертали
Клеймо губительных страстей.

И вдруг лампада пламенеет
В убогой келье на окне,
И за решеткою белеет
Подобье тени при огне.—

И долго... Но уж миновала
Ночная мгла, и в небесах
Румяная заря сияла,—
Исчезли призраки и страх.

И виден был далеко в море
Корабль, и вдаль он путь стремил,
И уж пловца младого горе
Лишь воздух влажный разносил.

ОБВОРОЖЕНИЕ

(Князю П. А. Вяземскому)1

Ночь. Манфред один.
Тень, в виде молодой
прекрасной женщины, поет:

Когда луна сребрит поток,
И червь, светясь, в траве трепещет,
И на кладбище огонек,
А влажный пар в болотах блещет;
Когда вой сов тревожит лес,
И звезды падают с небес,
И ветерок в унылой тьме
Меж листьев дремлет на холме,—
В тот час и с властью, и с клеймом
На сердце лягу я твоем.

Сон крепкий очи и сомкнет,
Но дух твой смутный не уснет.
Есть тени — им не исчезать;
Есть думы — их не отогнать.
В твоей написано судьбе,
Чтоб одному не быть тебе.
Как бы одет в туман густой,
Как обвит в саван гробовой,
Так будешь жить обворожен,
Безвестной власти покорен.

Хоть невидимкой буду я,
Твой взор почувствует меня,
Как то, что прежнею порой
И было, и опять с тобой;
И, в тайном ужасе твоем
Когда посмотришь ты кругом,—
Ты удивишься, что уж я
Пропала, как и тень твоя;
И будешь ты от всех таить,
Под чьею властью должен жить.

Волшебным словом ты клеймен,
В купель проклятья погружен;
Эфирный дух тебя схватил,
Тебя он сетью окружил.
И голос есть у ветерка,
И веет с ним к тебе тоска;
Спокойной ночи тишина
Тебе в отраду не дана,
А днем есть солнце над тобой,
Еще страшнее тьмы ночной.

Из слез твоих мной извлечен
Сок страшный — смерть вливает он;
В нем та кровь черная твоя,
Что в черном сердце у тебя;
С улыбки сорвана твоей
Змея, клубящаяся в ней;
И чары взяты с уст твоих,—
Отрава вся таилась в них.
Теперь на деле видно мне,
Что яд сильнейший был в тебе.

За мрачный дух твоих козарств,
За бездны тайные лукавств,
За кротость ложную очей,
Змею-улыбку, яд речей,
За дар твой дивный убедить,
Что с сердцем ты, что мог любить,
За твой к чужим страданьям хлад,
За то, что Каину ты брат,—
Ты властью обречен моей
Носить твой ад в душе твоей.

Фиал в руках,— уже я лью
Проклятье на главу твою;
И ты покоя не найдешь,
И не уснешь, и не умрешь,
И смерти будешь ты желать,
Страшась всечасно умирать;
Но вот уж ты обворожен,
Незвучной цепью окружен;
И сердцем и умом страдай.
Свершились чары. Увядай!

НОВЫЕ СТАНСЫ

Прости! уж полночь; над луною,
Ты видишь, облако летит;
Оно туманной пеленою
Сиянье нежное мрачит.

Я мчуся вдаль, мой парус веет,
Шумит разлучница волна,-
Едва ли прежде прояснеет
На своде пасмурном луна.

И я, как облако густое,
Тебя, луна моя, затмил;
Я горем сердце молодое
И взор веселый омрачил.

Твой цвет, и радостный и нежный,
Моей любовью опален;
Свободна ты,- мой жар мятежный
Забудь скорей, как страшный сон!

Не увлекись молвою шумной!
Убило светлые мечты
Не то, что я любил безумно,
Но что не так любила ты.

Прости - не плачь! уже редеет
Туман пред ясною луной,
Взыграло море, парус веет -
И я в челнок бросаюсь мой.

НОЧЬ РОДИТЕЛЬСКОЙ СУББОТЫ

Баллада

Не чудное и ложное мечтанье
И не молва пустая разнеслась,
Но верное, ужасное преданье
В Украйне есть у нас:

Что если кто, откинув все заботы,
С молитвою держа трехдневный пост,
Приходит в ночь родительской субботы
К усопшим на погост,—

Там узрит он тех жалобные тени,
Обречено кому уже судьбой
Быть жертвами в тот год подземной сени
И кельи гробовой.

Младой Избран с прекрасною Людмилой
И перстнем был и сердцем обручен;
Но думал он, встревожен тайной силой,
Что наша радость — сон.

И вещий страх с тоской неотразимой,
Волнуя дух, к нему теснится в грудь,
И в книгу он судьбы непостижимой
Мечтает заглянуть;

И, отложив мирские все заботы,
С молитвою держа трехдневный пост,
Идет он в ночь родительской субботы
К усопшим на погост.

Повсюду мрак, и ветер выл, и тмилась
Меж дымных туч осенняя луна;
Казалось, ночь сама страшилась,
Ужасных тайн полна.

И уж давно Избран под темной ивой
Сидел один на камне гробовом;
Хладела кровь, но взор нетерпеливый
Во мгле бродил кругом.

И в полночь вдруг он слышит в церкви стоны,
И настежь дверь, затворами звуча,
И вот летит из церкви от иконы
По воздуху свеча;

И свой полет мелькающей струею
К гробам она таинственно стремит,
И мертвецов вожатой роковою
В воздушной тме горит.

И мертвые в гробах зашевелились,
Проснулись вновь подземные жильцы,
И свежие могилы расступились —
И встали мертвецы.

И видит он тех жалобные тени,
Обречено кому уже судьбой
Быть жертвами в тот год подземной сени
И кельи гробовой;

Их мрачен лик, и видно, что с слезами
Смежен их взор навеки смертным сном...
Ужель они увядшими сердцами
Тоскуют о земном?

Но в божий храм предтечей роковою
Воздушная свеча уж их ведет,
И в мертвых он под белой пеленою
Невесту узнает;

И тень ее, эфирная, младая,
Еще красой и в саване цвела,
И, к жениху печальный взор склоняя,
Вздохнула и прошла.

И всё сбылось. Безумец сокрушенный
С того часа лишен душевных сил,
Без чувств, без слез он бродит изумленный,
Как призрак, меж могил,

И тихий гроб невесты обнимает
И шепчет ей: «Пойдем, пойдем к венцу...»
И ветр ночной лишь воем отвечает
Живому мертвецу.

История в фотографиях (725)

24

Надя Ауэрман, 1995 год. Американская актриса Ребекка Де Морнэй, 1980-е. Ванесса Уильямс - певица и актриса, 1990-е. Последний снимок сумчатого волка, 1933 год. На сегодняшний день этот вид прекратил с...

История в фотографиях (724)

60

Тpи нeвecты Дpaкулы в фильмe «Βaн Χeльcинг»/ Сборщики фруктов отдыхают в саду в 1950-х годах. Кристен Белл в фотосессии Rolling Stone & Nylon Mag, 2000-ые. Японский шлем Кабуто, XVII век....

История в фотографиях (723)

126

Харрисон Форд и Шон Коннери на съемках фильма «Индиана Джонс и последний крестовый поход», 1989 год. Мэрилин Монро, 1956 год. Fahrbares Landhaus, Германия, 1922 год. Одна из первых версий того, что м...

История в фотографиях (722)

172

Pin up модель Бонни Логан, 1960-е. Андрей Миронов в х/ф "Сказка странствий", 1983 год. 16-летняя Брижит Бардо рекламирует холодильники, 1950 год. Элис Аллегра Энглерт — австралийская актриса. В 2001 г...

История в фотографиях (721)

197

Рене Мари Руссо - американская актриса кино и телевидения. Натали Вуд разучивает новую роль в присутствии благодарных зрителей, 1957 г. Копилка, Индонезия, XV век. Питер Динклейдж, 1987 год...

История в фотографиях (720)

228

Селена Гомес, 2015 год. Уникальное фото! Брежнев, Горбачев, Черненко, Андропов - четыре генсека в одном кадре перед парадом 7 ноября 1981 года в Москве. Rolls-Royce индийского раджи сэра Рагхунанданы ...