Большой боярский двор Собака стерегла.
Увидя старика, входящего с сумою,
Собака лаять начала.
«Умилосердись надо мною! -
С боязнью, пошептом бедняк ее молил, -
Я сутки уж не ел… от глада умираю!»
— «Затем-то я и лаю, -
Собака говорит, — чтоб ты накормлен был».
Наружность иногда обманчива бывает:
Иной как зверь, а добр; тот ласков, а кусает.
За много лет назад, из тихой сени рая,
В венке душистых роз, с улыбкой молодой,
Она сошла в наш мир, прелестная, нагая
И гордая своей невинной красотой.
Она несла с собой неведомые чувства,
Гармонию небес и преданность мечте, -
И был закон ее — искусство для искусства,
И был завет ее — служенье красоте.
Но с первых же шагов с чела ее сорвали
И растоптали в прах роскошные цветы,
И темным облаком сомнений и печали
Покрылись девственно-прекрасные черты.
И прежних гимнов нет!.. Ликующие звуки
Дыханием грозы бесследно унесло, -
И дышит песнь ее огнем душевной муки,
И тернии язвят небесное чело!..
О, дети, дети! как опасны ваши лета!
Мышонок, не видавший света,
Попал было в беду, и вот как он об ней
Рассказывал в семье своей:
«Оставя нашу нору
И перебравшись через гору,
Границу наших стран, пустился я бежать,
Как молодой мышонок,
Который хочет показать,
Что он уж не ребенок.
Вдруг с р_о_змаху на двух животных набежал:
Какие звери, сам не знал;
Один так смирен, добр, так плавно выступал,
Так миловиден был собою!
Другой нахал, крикун, теперь лишь будто с бою;
Весь в перьях; у него косматый крюком хвост;
Над самым лбом дрожит нарост
Какой-то огненного цвета,
И будто две руки, служащи для полета;
Он ими так махал
И так ужасно горло драл,
Что я таки не трус, а подавай бог ноги -
Скорее от него с дороги.
Как больно! Без него я, верно, бы в другом
Нашел наставника и друга!
В глазах его была написана услуга;
Как тихо шевелил пушистым он хвостом!
С каким усердием бросал ко мне он взоры,
Смиренны, кроткие, но полные огня!
Шерсть гладкая на нем, почти как у меня;
Головка пестрая, и вдоль спины узоры;
А уши как у нас, и я по ним сужу,
Что у него должна быть симпатия с нами,
Высокородными мышами».
— «А я тебе на то скажу, -
Мышонка мать остановила, -
Что этот доброхот,
Которого тебя наружность так прельстила,
Смиренник этот… Кот!
Под видом кротости он враг наш, злой губитель;
Другой же был Петух, миролюбивый житель.
Не только от него не видим мы вреда
Иль огорченья,
Но сам он пищей нам бывает иногда.
Вперед по виду ты не делай заключенья».
Шмель, рояся в навозе,
О хитрой говорил Пчеле,
Сидевшей вдалеке на розе!
«За что она в такой хвале,
В такой чести у всех и моде?
А я пыхчу, пыхчу, и пот свой лью,
И также людям мед даю,
А все как будто нуль в природе,
Никем не знаемый досель».
— «И мне такая ж участь, Шмель! -
Сказал ему я, воздыхая. -
Лет десять как судьба лихая
Вложила страсть в меня к стихам.
Я, лучшим следуя певцам,
Пишу, пишу, тружусь, потею
И рифмы, точно их кладу,
А все в чтецах не богатею
И к славе тропки не найду!»
«Здорово, душенька! — влетя в окно, Пчела
Так Мухе говорила. -
Сказать ли весточку? Какой я сот слепила!
Мой мед прозрачнее стекла;
И как душист! как сладок, вкусен!»
— «Поверю, — Муха ей ответствует, — ваш род
Природно в том искусен;
А я хотела б знать, каков-то будет плод,
Продлятся ли жары?» -»Да! что-то будет с медом?»
— «Ах! этот мед да мед, твоим всегдашним бредом!»
— «Да для того, что мед…» — Опять? нет сил
терпеть…
Какое малодушье!
Я, право, получу от слов твоих удушье».
— «Удушье? ничего! съесть меду да вспотеть,
И все пройдет: мой мед…» — «Чтоб быть тебе
без жала! -
С досадой Муха ей сказала. -
Сокройся в улий свой, вралиха, иль молчи!»
О, эгоисты-рифмачи!
И вот, от ложа наслажденья
И нег любви оторвана,
Перед судилищем она
Предстала с трепетом смущенья.
Греха открытого позор
К земле чело ее склоняет;
Она молчит — и только- взор
Молить о милости дерзает…
Напрасны были б оправданья:
Еще греховные лобзанья,
Казалось, жгли ее уста,
Грудь сладострастно волновалась,
И вся звала, вся отдавалась
Ее нагая красота.
Она виновна, нет сомненья;
Но грозный час суда настал,
И рокового обвиненья
Никто промолвить не дерзал.
Закон суров, и казнь ужасна,
А эта падшая жена
Так упоительно-прекрасна,
Так беззащитно-смущена.
И в первый раз греховным взором
Смущен, бесстрастный круг судей
Сидел, замедля приговором
В немом волненьи перед ней…
Простите, Лары и Пенаты!
Прости и ты, волшебный край,
В котором гении крылаты
Казали мне и в дебрях рай;
Где я мечтами забавлялся,
Где лютый всех знобил мороз;
А я лежал средь нежных роз
И ароматом их питался;
И где в замерзлом ручейке
Видался каждый день с Наядой;
Где куст, береза вдалеке
Казались мне гамадриадой;
А дьяк или и сам судья
Какой-нибудь Цирцеи жертвой.
Ах, как в тебе был счастлив я!
Бывало, и живой и мертвый
Равно повиновались мне,
И я, не выходя из дому,
Чудесил так, что вряд другому
Увидеть даже и во сне.
Лишь месяц лик уставит в воду
И светлу твердь застелет мрак -
То есть как ночь на всю природу
Накинет флеровый колпак -
С восторгом я в тебя вступаю
И, как могучий чародей,
Натурою повелеваю:
Хочу — и зрю толпу людей,
За тридевять земель лежавших
Два века в мать сырой земле,
В их прежнем образе представших
Глазам моим в прозрачной мгле.
Вздохну — и вижу я Темиру,
В ее объятия лечу,
И в тот же миг, наладя лиру,
Что придет на сердце, бренчу.
Еще вздохну — и вмиг предстанет
Покрытый муравою луг;
С улыбкой нежной солнце взглянет,
Вспорхнет зефир, явится друг
С своею арфой сладкогласной
И маю возгласит на ней:
«Спеши, спеши, о май прекрасный,
Любезный вождь весенних дней!
Дохни к нам нежными устами -
И ландыш с розой расцветут;
Тебя с простертыми руками
Прелестны нимфы с неба ждут».
Но время, хоть никто не просит,
На быстрых крылиях своих
Мечты, утехи все уносит, -
И я почти лишен моих
Необходимою судьбою!
Ах! скоро, скоро я с тобою
Расстануся, волшебный мир!
Пройдет недели две, не боле,
И я уже на чистом поле
Лечу на тройке, как зефир.
Удалы мчат, закинув гривы
Земля бежит, и пыль столбом!
Прощайте, дни мои счастливы!
Прощай, отеческий мой дом!
Прощайте, грации и музы!
Увы! невольно сладки узы
Я должен с вами перервать…
Прощай, прощай и ты, о Волга! -
О Марс! о честь! о святость долга!
Скачу, скачу… маршировать.
«Скажите, батюшка, как счастия добиться?» -
Сын спрашивал отца. А тот ему в ответ:
«Дороги лучшей нет,
Как телом и умом трудиться,
Служа отечеству, согражданам своим,
И чаще быть с пером и книгой,
Когда быть дельными хотим».
— «Ах, это тяжело! как легче бы?» — «Интригой,
Втираться жабой и ужом
К тому, кто при дворе фортуной вознесется…»
— «А это низко!» — «Ну, так просто… быть глупцом!
И этак многим удается».
Примите, древние дубравы,
Под тень свою питомца муз!
Не шумны петь хочу забавы,
Не сладости цитерских уз;
Но да воззрю с полей широких
На красну, гордую Москву,
Седящу на холмах высоких,
И спящи веки воззову!
В каком ты блеске ныне зрима,
Княжений знаменитых мать!
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?
Венец твой перлами украшен;
Алмазный скиптр в твоих руках;
Верхи твоих огромных башен
Сияют в злате, как в лучах;
От Норда, Юга и Востока -
Отвсюду быстротой потока
К тебе сокровища текут;
Сыны твои, любимцы славы,
Красивы, храбры, величавы,
А девы — розами цветут!
Но некогда и ты стенала
Под бременем различных зол;
Едва корону удержала
И свой клонившийся престол;
Едва с лица земного круга
И ты не скрылась от очес!
Сармат простер к тебе длань друга
И остро копие вознес!
Вознес — и храмы воспылали,
На девах цепи зазвучали,
И кровь их братьев потекла!
«Я гибну, гибну! — ты рекла,
Вращая устрашенно око. -
Спасай меня, о гений мой!»
Увы! молчанье вкруг глубоко,
И меч, висящий над главой!
Где ты, славянов храбрых сила!
Проснись, восстань, российска мочь!
Москва в плену, Москва уныла,
Как мрачная осення ночь, -
Восстала! все восколебалось!
И князь, и ратай, стар и млад -
Все вкрепку броню ополчалось!
Перуном возблистал булат!
Но кто из тысяч видим мною,
В сединах бодр и сановит?
Он должен быть вождем, главою:
Пожарский то, России щит!
Восторг, восторг я ощущаю!
Пылаю духом и лечу!
Где лира? смело начинаю!
Я подвиг предка петь хочу!
Уже гремят в полях кольчуги;
Далече пыль встает столбом;
Идут России верны слуги;
Несет их вождь, Пожарский, гром!
От кликов рати воют рощи,
Дремавши в мертвой тишине;
Светило дня и звезды нощи
Героя видят на коне;
Летит — и взором луч отрады
В сердца у нывшие лиет;
Летит, как вихрь, и движет грады
И веси за собою вслед!
«Откуда шум?» — приникши ухом,
Рек воин, в думу погружен.
Взглянул — и, бледен, с робким духом
Бросается с кремлевских стен.
«К щитам! к щитам! — зовет сармата, -
Погибель нам минуты трата!
Я видел войско сопостат:
Как змий, хребет свой изгибает,
Главой уже коснулось врат;
Хвостом все поле покрывает».
Вдруг стогны ратными сперлись -
Мятутся, строятся, делятся,
У врат, бойниц, вкруг стен толпятся;
Другие вихрем понеслись
Славянам и громам навстречу.
И се — зрю зарево кругом,
В дыму и в пламе страшну сечу!
Со звоном сшибся щит с щитом -
И разом сильного не стало!
Ядро во мраке зажужжало,
И целый ряд бесстрашных пал!
Там вождь добычею Эреве;
Здесь бурный конь, с копьем во чреве,
Вскочивши на дыбы, заржал
И навзничь грянулся на землю,
Покрывши всадника собой;
Отвсюду треск и громы внемлю,
Глушащи скрежет, стон и вой.
Пирует смерть и ужас мещет
Во град, и в долы, и в леса!
Там дева юная трепещет;
Там старец смотрит в небеса
И к хладну сердцу выю клонит;
Там путника страх в дебри гонит,
И ты, о труженик святой,
Живым погребшийся в могиле,
Еще воспомнил мир земной
При бледном дней твоих светиле;
Воспомнил горесть и слезой
Ланиту бледну орошаешь,
И к богу, сущему с тобой,
Дрожащи руки простираешь!
Трикраты день воссиявал,
Трикраты ночь его сменяла;
Но бой еще не преставал
И смерть руки не утомляла;
Еще Пожарский мещет гром;
Везде летает он орлом -
Там гонит, здесь разит, карает,
Удар ударом умножает,
Колебля мощь литовских сил.
Сторукий исполин трясется -
Падет — издох! и вопль несется:
«Ура! Пожарский победил!»
И в граде отдалось стократно:
«Ура! Москву Пожарский спас!»
О, утро памятно, приятно!
О, вечно незабвенный час!
Кто даст мне кисть животворящу,
Да радость напишу, горящу
У всех на лицах и в сердцах?
Да яркой изражу чертою
Народ, воскресший на стенах,
На кровах, и с высот к герою
Венки летящи на главу;
И клир, победну песнь поющий,
С хоругви в сретенье идущий;
И в пальмах светлую Москву!..
Но где герой? куда сокрылся?
Где сонм и князей и бояр?
Откуда звучный клик пустился?
Не царство ль он приемлет в дар? -
О! что я вижу? Победитель,
Москвы, отечества спаситель,
Забывши древность, подвиг дня
И вкруг него гремящу славу,
Вручает юноше державу,
Пред ним колена преклоня!
«Ты кровь царей! — вещал Пожарский. -
Отец твой в узах у врагов;
Прими венец и скипетр царский,
Будь русских радость и покров!»
А ты, герой, пребудешь ввеки
Их честью, славой, образцом!
Где горы небо прут челом,
Там шумные помчатся реки;
Из блат дремучий выйдет лес;
В степях возникнут вертограды;
Родятся и исчезнут грады;
Натура новых тьму чудес
Откроет взору изумленну;
Осветит новый луч вселенну -
И воин, от твоей крови,
Тебя воспомнит, возгордится
И паче, паче утвердится
В прямой к отечеству любви!
Не диво ли? Осел вдруг ипохондрик стал!
Зарюмил, зарычал,
Зачем неправосудны боги
Быкам крутые дали роги?
А он рожден без них, а он без них умрет!
Дурак дурацкое и врет;
Он, видно, думал, что в народе
Рога в великой моде.
Как Обезьяну нам унять,
Чтоб ей чего не перенять?
Ну, и она богам пенять:
Зачем, к ее стыду, печали,
Они ей хвост короткий дали?
«А я и слеп! Зажмите ж рот!» -
Сказал им, высунясь из норки, бедный Крот.
Не знаю, отчего зазнавшийся Осел
Храбрился, что вражду с Кабаном он завел,
С которым и нельзя иметь ему приязни
«Что мне Кабан! — Осел рычал. -
Сейчас готов с ним в бой без всякия боязни!»
— «Мне в бой с тобой? — Кабан с презрением
сказал.
Несчастный! Будь спокоен:
Ты славной смерти недостоин».
Орел парил под облаками,
Кит волны рассекал, а Уж полз по земли;
И все, что редкость между нами,
О том и думать не могли,
Чтоб позавидовать чужой на свете доле.
Однако говорить и мыслить в нашей воле,
И Устрица моя нимало не винна,
Что, глядя на того, другого,
Восстала на судьбу она.
«Возможно ль! — думает, — неужель никакого
Таланта не дано лишь только мне одной?
Дай полечу и я!.. Нет, это дар не мой;
Дай поплыву!» — Все _и_дет хило.
«Хоть поползем». — Не тут-то было!
А что и этого досаднее сто раз:
Подкрался водолаз,
Который, видно, что подслушал,
Схватил ее, да в рот, и на здоровье скушал.
Вот так-то весь наш век
В пустых желаньях погибает,
И редкий человек
Доволен участью бывает.
«Изрядно, но… авось и лучшее найду!»
А смотришь: и нашел беду!
Орел из области громов
Спустился отдохнуть на луг среди цветов
И встретил там Змею, ползущую по праху.
Завистливая тварь
Шипит и на Орла кидается с размаху.
Что ж делает пернатых царь?
Бросает гордый взгляд и к солнцу возлетает,
Так Гений своему хулителю отмщает.
Юпитеров Орел за облака взвивался:
Уже он к трону приближался
Властителя громовых стрел -
И весь пернатых род на след его смотрел.
«Недаром он любим Юнониным супругом! -
В восторге восклицал Петух. -
Какая быстрота! какой великий дух!
Каким он очертил свой путь обширным кругом!
Недаром, повторю, вручен ему перун;
Кто равен с ним?» — «Кто? Ты и я, — сказал Каплун
Конечно; будем только смелы,
То также обтечем небесные пределы
И к солнцу возлетим;
А это покажу примером я моим».
С сим словом, размахнув крылами,
Уже задорный удалец
Между землей и небесами -
И вмиг… на кровлю, как свинец.
Спасибо Каплуну! и он урок оставил:
Отважный без ума всегда себя бесславил.
1
По лазури неба тучки золотые
На заре держали к морю дальний путь,
Плыли, — зацепились за хребты седые
И остановились на ночь отдохнуть.
Целый чудный город, с башнями, с дворцами,
С неподвижной массой дремлющих садов,
Вырос из залитой мягкими лучами
Перелетной стаи вешних облаков.
Тут немые рощи замок окружили,
Там через ущелье легкий мост повис.
Вырос храм, и стройный портик обступили
Мраморные группы, тяготя карниз;
Высоко вознесся купол округленный
И поник на кроны розовых колонн,
И над всем сияет ярко освещенный
Новый, чудный купол — южный небосклон!..
2
Милый друг, не верь сияющим обманам!
Этот город — призрак: он тебе солжет, -
Он тебя пронижет ветром и туманом,
Он тебя холодным мраком обоймет.
Милый друг, не рвись усталою душою
От земли — порочной родины твоей, -
Нет, трудись с землею и страдай с землею
Общим тяжким горем братьев и людей.
Долог труд, зато глубоко будет счастье:
Кровью и слезами купленный покой
Не спугнет бесследно первое ненастье,
Не рассеет первой легкою грозой!
О, не отдавай же сердца на служенье
Призрачным обманам и минутным снам:
Облака красивы, но в одно мгновенье
Ветер разметать их может по горам!..
1
Погоди: угаснет день,
Встанет месяц над полями,
На пруду и свет и тень
Лягут резкими штрихами.
В сладкой неге сад заснет,
И к груди его, пылая,
Полночь душная прильнет,
Как вакханка молодая, -
И умчится смутный рой
Дум, страданья и сомненья,
И склонится над тобой
Этой ночи дух немой -
Тихий гений примиренья…
2
На западе хмурые тучи
За хмурые горы ползут,
И молнии черные кручи
Мгновенным лобзанием жгут,
А справа уж, чуждая бури,
Над гранями снежных высот,
В сияющей звездной лазури
Душистая полночь плывет…
3
Еще не затихли страданья
В душе потрясенной моей,
А счастье и мир упованья
Уж робко ласкаются к ней;
И после порывов мученья,
Минувших с минувшей грозой,
Ей вдвое дороже забвенье
И вдвое отрадней покой…
1880
* * *
Вы смущены… такой развязки
Для ежедневной старой сказки
Предугадать вы не могли, -
И, как укор, она пред вами
Лежит, увитая цветами…
Не плачьте ж — поздними слезами
Не вырвать жертвы у земли!
Ах, сколько я в мой век бумаги исписал!
Той песню, той сонет, той лестный мадригал;
А вы, о нежные мужья под сединою!
Ни строчкой не были порадованы мною.
Простите в том меня: я молод, ветрен был,
Так диво ли, что вас забыл?
А ныне вяну сам: на лбу моем морщины
Велят уже и мне
Подобной вашей ждать судьбины
И о цитерской стороне
Лишь в сказках вспоминать; а были, небылицы,
Я знаю, старикам разглаживают лицы:
Так слушайте меня, я сказку вам начну
Про модную жену.
Пролаз в течение полвека
Все полз, да полз, да бил челом,
И наконец таким невинным ремеслом
Дополз до степени известна человека,
То есть стал с именем, — я говорю ведь так,
Как говорится в свете:
То есть стал ездить он шестеркою в карете;
Потом вступил он в брак
С пригожей девушкой, котора жить умела,
Была умна, ловка
И старика
Вертела как хотела;
А старикам такой закон,
Что если кто из них вскружит себя вертушкой,
То не она уже, а он
Быть должен наконец игрушкой;
Хоть рад, хотя не рад,
Но поступать с женою в лад
И рубль подчас считать полушкой.
Пролаз хотя пролаз, но муж, как и другой,
И так же, как и все, ценою дорогой
Платил жене за нежны ласки;
Узнал и он, что блонды, каски,
Что креп, лино-батист, тамбурна кисея.
Однажды быв жена- вот тут беда моя!
Как лучше изъяснить, не приберу я слова -
Не так чтобы больна, не так чтобы здорова,
А так… ни то ни се… как будто не своя,
Супругу говорит: «Послушай, жизнь моя,
Мне к празднику нужна обнова:
Пожалуй, у мадам Бобри купи тюрбан;
Да слушай, душенька: мне хочется экран
Для моего камина;
А от нее ведь три шага
До английского магазина;
Да если б там еще… нет, слишком дорога!
А _ужасть_ как мила!» — «Да что, мой свет, такое?»
— «Нет, папенька, так, так, пустое…
По чести, мне твоих расходов жаль».
— «Да что, скажи, откройся смело;
Расходы знать мое, а не твое уж дело».
— «Меня… стыжусь… пленила шаль;
Послушай, ангел мой! она такая точно,
Какую, помнишь ты, выписывал нарочно
Князь, для княгини, как у князя праздник был».
С последним словом прыг на шею
И чок два раза в лоб, примолвя: «Как ты мил!»
— «Изволь, изволь, я рад со всей моей душою
Услуживать тебе, мой свет! -
Был мужнин ей ответ. -
Карету!.. Только вряд поспеть уж мне к обеду!
Да я… в Дворянский клуб оттоле заверну».
— «Ах, мой жизненочек! как тешишь ты жену!
Ступай же, Ванечка, скорее». — «Еду, еду!»
И Ванечка седой,
Простясь с женою молодой,
В карету с помощью двух долгих слуг втащился,
Сел, крякнул, покатился.
Но он лишь со двора, а гость к нему на двор -
Угодник дамский, Миловзор,
Взлетел на лестницу и прямо порх к уборной.
«Ах! я лишь думала! как мил!» — «Слуга покорный».
— «А я одна». — «Одне? тем лучше! где же он?»
— «Кто? муж?» — «Ваш нежный Купидон».
— «Какой, по чести, ты ругатель!»
— «По крайней мере я всех милых обожатель.
Однако ж это ведь не ложь,
Что друг мой на него хоть несколько похож».
— «То есть он так же стар, хотя не так прекрасен».
— «Нет! Я вам докажу». — «О! этот труд напрасен».
— «Без шуток, слушайте; тот слеп, а этот крив;
Не сходны ли ж они?» — «Ах, как ты злоречив!»
— «Простите, перестану…
Да! покажите мне диванну:
Ведь я еще ее в отделке не видал;
Уж, верно, это храм! Храм вкуса!» — «Отгадал».
— «Конечно, и… любви?» — «Увы! еще не знаю.
Угодно поглядеть?» — «От всей души желаю».
О бедный муж! спеши иль после не тужи,
И от дивана ключ в кармане ты держи:
Диван для городской вострушки,
Когда на нем она сам-друг,
Опаснее, чем для пастушки
Средь рощицы зеленый луг.
И эта выдумка диванов,
По чести, месть нам от султанов!
Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там,
Рассматривает всё, любуется, дивится;
Амур же, прикорнув на столике к часам
Приставил к стрелке перст, и стрелка не вертится,
Чтоб двум любовникам часов досадный бой
Не вспоминал того, что скоро возвратится
Вулкан домой.
А он, как в _руку сон_!.. Судьбы того хотели!
На тяжких вереях вороты заскрипели,
Бич хлопнул, и супруг с торжественным лицом
Явился на конях усталых пред крыльцом.
Уж он на лестнице, таща в руках покупку,
Торопится свою обрадовать голубку;
Уж он и в комнате, а верная жена
Сидит, не думая об нем, и не одна.
Но вы, красавицы, одной с Премилой масти,
Не ахайте об ней и успокойте дух!
Ее пенаты с ней, так ей ли ждать напасти?
Фиделька резвая, ее надежный друг,
Которая лежала,
Свернувшися клубком,
На солнышке перед окном,
Вдруг встрепенулася, вскочила, побежала
К дверям и, как разумный зверь,
Приставила ушко, потом толк лапкой в дверь,
Ушла и возвратилась с лаем.
Тогда ж другой пенат, зовомый попугаем,
Три раза вестовой из клетки подал знак,
Вскричавши: «Кто пришел? дурак!»
Премила вздрогнула, и Миловзор подобно;
И тот, и та — о, время злобно!
О, непредвиденна беда! -
Бросался туда, сюда,
Решились так, чтоб ей остаться,
А гостю спрятаться хотя позадь дверей, -
О женщины! могу признаться,
Что вы гораздо нас хитрей!
Кто мог бы отгадать, чем кончилась тревога?
Муж, в двери выставя расцветшие два рога,
Вошел в диванную и видит, что жена
Вполглаза на него глядит сквозь тонка сна;
Он ближе к ней — она проснулась,
Зевнула, потянулась;
Потом,
Простерши к мужу руки:
«Каким же, — говорит ему, — я крепким сном
Заснула без тебя от скуки!
И знаешь ли, что мне
Привиделось во сне?
Ах! и теперь еще в восторге утопаю!
Послушай, миленький! лишь только засыпаю,
Вдруг вижу, будто ты уж более не крив;
Ну, если этот сон не лжив?
Позволь мне испытать». — И вмиг, не дав супругу
Прийти в себя, одной рукой
Закрыла глаз ему — здоровый, не кривой, -
Другою же на дверь указывая другу,
Пролазу говорит: «Что, видишь ли, мой свет?»
Муж отвечает: «Нет!»
— «Ни крошечки?» — «Нимало;
Так темно, как теперь, еще и не бывало».
— «Ты шутишь?» — «Право, нет; да дай ты мне взглянуть».
— «Прелестная мечта! — Лукреция вскричала. -
Зачем польстила мне, чтоб после обмануть!
Ах! друг мой, как бы я желала,
Чтобы один твой глаз
Похож был на другой!» Пролаз,
При нежности такой, не мог стоять болваном;
Он сам разнежился и в радости души
Супругу наградил и шалью и тюрбаном.
Пролаз! ты этот день во святцах запиши:
Пример согласия! Жена и муж с обновой!
Но что записывать? Пример такой не новый.
Настала ночь, и скрылся образ Феба.
«Утешьтесь! — месяц говорит. -
Мой луч не менее горит;
Смотрите: я взошел и свет лию к вам с неба!»
Пусть переводчики дадут ему ответ:
«Как месяц ни свети, но все не солнца свет».
Я б умереть хотел на крыльях упоенья,
В ленивом полусне, навеянном мечтой,
Без мук раскаянья, без пытки размышленья,
Без малодушных слез прощания с землей.
Я б умереть хотел душистою весною,
В запущенном саду, в благоуханный день,
Чтоб купы темных лип дремали б надо мною
И колыхалась бы цветущая сирень.
Чтоб рядом бы ручей таинственным журчаньем
Немую тишину тревожил и будил
И синий небосклон торжественным молчаньем
Об райской вечности мне внятно говорил.
Чтоб не молился б я, не плакал, умирая,
А сладко задремал и снилось мне б во сне,
Что я плыву… плыву и что волна немая
Беззвучно отдает меня другой волне…
В преддверьи храма
Благочестивый муж прихода ждал жреца,
Чтоб горстью фимиама
Почтить вселенныя творца
И вознести к нему смиренные обеты:
Он в море отпустил пять с грузом кораблей,
Отправил на войну любимых двух детей
В цветущие их леты
И ждал с часа на час от милыя жены
Любови нового залога.
Довольно и одной последния вины
К тому, чтоб вспомнить бога.
Увидя с улицы его, один мудрец
Зашел в преддверие и стал над ним смеяться.
«Возможно ль, — говорит, — какой ты образец?
Тебе ли с чернию равняться?
Ты умный человек, а веришь в том жрецам,
Что наше пение доходит к небесам!
Неведомый, кто сей громадой мира правит,
Кто взглядом может все творенье истребить,
Восхочет ли на то вниманье обратить,
Что неприметный червь его жужжаньем славит?.
Подите прочь, ханжи, вы с ладаном своим!
Вы истинныя веры чужды.
Молитвы!.. нет тому в них нужды,
Кто мудрыми боготворим».
— «Постой! — здесь набожный его перерывает. -
Не истощай ты сил своих!
Что богу нужды нет в молитвах, всякий знает,
Но можно ль нам прожить без них?»
Советских актёров часто ставят в пример как образец духовной силы, национальной гордости и внутренней красоты. Они стали символами эпохи, носителями культуры и нравственности. Но, как известно, за кул...
Актеры — люди творческие, но кто бы мог подумать, что некоторые из них скрывают прекрасный голос. В эпоху раннего Голливуда актеров с музыкальными способностями было немало — это считалось скорее норм...
Неузнаваемая Ким Кардашьян в объективе фотографа Маркуса Клинко, 2009 год. Памела Андерсон в самой первой съёмке для журнала «Playboy», 1990. На фото голливудская актриса Dorothy Lamour и шимпанзе Джи...
Расскажем, как сложилась судьба актеров, которые начинали сниматься еще в детстве.
Остаться на вершине в Голливуде удаётся не каждому, особенно если путь начался в детстве. Одни актёры теряются из-за...
Два года назад отечественное телевидение столкнулось с беспрецедентной кадровой тектоникой — целая группа ярких и узнаваемых ведущих стремительно исчезла с экранов федеральных каналов. Эти лица долгие...
Кира Найтли на страницах журнала к выходу фильма «Пиджак», 2005. Следы динозавра, раскопанные в русле реки Палакси. Техас. США. 1952г. Самая большая женщина рядом с самым маленьким мужчиной, 1922 год....
