Товарищ Ежов и товарищ Ягода!
Вот голова моя, как початок,-
найдите мне место
в каком-нибудь лагере,
а то не хотят меня, гады, печатать.

Ведь годы проходят, всё лучшие годы,
всё без Ежова, всё без Ягоды.
Едешь ли в поезде,
да без параши,
в небе ли мчишься,
да без вертухая.
И каждый тычет тебе свободой,
и каждый пальцем в тебя покажет.
И что за злая судьба такая,
хоть и с паханом,
да без вертухая?

Тут не все открывается не для всех,
и невеста не невесома.
Тут не дерево рубит не дровосек,
и не птица Отцом несома.

И ничья саркома, не твой зоил
заливает синькой глаза и вены,
не дебил и лаже не имбицил,
хоть последний не лучше олигофрена.


За шершавой партой,
поглядывая на смерч,
что за окном выпрямляет твердь,
октябренок Павлик напишет скетч
на тему 'Мечтаю я отсидеть'.

Милый, милый, смешной дуралей,
ты на чей поглядываешь шесток?
Разве ты не знаешь, что Фарадей
не пил незаваренный кипяток?

Разве небо - ниже, чем гарь каптерки?
Не нам, вставая, его задеть.
Как будто очистки в железной терке,
застряли чайки в тугой воде.

Но перья со стуком вязальных спиц
рисуют усы
неуживчивого комбата,
как в древнем детстве рисуют птиц:
две стрелки без циферблата.

Макаренко, я говорю, Макаренко!
Я б гнус истребил до любого комарика,
если б кайлом не крестили дети
сей мир, перевернутый в луже,
как в 'ФЭДе'.
И, когда мы штаны перетрем до дыр,
облысеем и выпадут гланды,
доползем, как Мересьев, мы
в 'Новый мир',
угостим своей братской баландой.