Я не был на проводах Парщикова
за границу.
Не оттого, что подлец я
или ослица,
я просто тогда добывал водицу
в местах далеких (которых спица
и нож не достанут) себе на чай.
И плакал от ужаса, и кричал.

Колодец. И в нем она, ледяная...
Конечности сводит и зубы,
(а их четыре).
Сюда можно въехать в тоске,
на совок пеняя,
но выехать можно на танке
Т-34.

Алеша, товарищ,
из трудных путей мужчин
ты выбрал труднейший, и губы свело в молчании.
Мне страшно представить, как ты
будешь жить один
среди кабардинцев,
прикинувшихся англичанами.

Крепись, Алексей, за тобою - советский народ
трудовой,
не дававший тебя в обиду.
И как, интересно, опишешь
ты ихний форд?
Могу подсказать,
если ты мне добудешь визу.

А небоскребы?
Вот с чем ты сравнишь небоскреб?
Я бы сравнил его, например,
с мичуринской грушей.
Ты же, наверно, засунешь в него перископ...
Впрочем, я не судья.
Ты ведь рубишь в метафоре лучше.

Ты, враг заединщины и постепенщины,
ты помнишь, Алеша, дороги смоленщины?

Коль я бы уехал,
то взял бы с собой пистолет,
и хлеба краюху, и соли как минимум унцию.
Прости, что не сделал
тяжелый тебе постамент,
ведь я люблю тебя живого, а не мумию.

Я бы даже паспорт тебе отдал
в обмен на твой, чтоб себя проверить.
Я мыслю,
особо ты не рыдал,
что я задержался, и пил, как мерин.

Ну что ж, не приехал.
обида и совесть грызет.
А то проводил бы враспыл
и за всю столицу...
А если устроить все
наоборот,
чтоб ты проводил бы сюда
эту заграницу?

Сказал бы: 'Поди, надоела,
хипповая сука!'
Сказал бы: 'Отцы! Эту стерву терпеть
нету силы!
Пускай уезжает вприпрыжку
со стереозвуком.
Мы сегодня проводим ее
в Россию...'

Тогда я готов,
прикупив у таксистов водки,
побрившись ножом и накинув на шею шарф,
к тебе заявиться на танке,
в подводной лодке,
на паровозе, как Ленин из шалаша.