60 строчек журнального текста - почти часть фильма.

Не могу жить в деревне. Но бывать там люблю - сердце обжигает.

Сюжет? Это - характер. Будет одна и та же ситуация, но будут действовать два разных человека, будет два разных рассказа - один про одно, второй совсем-совсем про другое.

Рассказчик всю жизнь пишет один большой роман. И оценивают его потом, когда роман дописан и автор умер.

Всю жизнь свою рассматриваю, как бой в три раунда: молодость, зрелость, старость. Два из этих раунда надо выиграть. Один я уже проиграл.

Пробовать писать должны тысячи, чтобы один стал писателем.

Говорят: писатель должен так полно познать жизнь, как губка напитывается водой. В таком случае наши классики должны были в определенную пору своей жизни кричать: 'Выжимайте меня!'

Я знаю, когда я пишу хорошо: когда пишу и как будто пером вытаскиваю из бумаги живые голоса людей.

Во всех рецензиях только: 'Шукшин любит своих героев... Шукшин с любовью описывает своих героев...' Да что я, идиот, что ли, всех подряд любить?! Или блаженный? Не хотят вдуматься, черти. Или - не уме

Почему же позор тем, кто подражает? Нет, слава тем, кому подражают, - они работали на будущее.

Я - сын, я - брат, я - отец... Сердце мясом приросло к жизни. Тяжко, больно - уходить.

Форма?.. Форма - она и есть форма: можно отлить золотую штуку, а можно - в ней же - остудить холодец. Не в форме дело.

Добрый, добрый... Эту медаль носят через одного. Добро - это доброе дело, это трудно, это не просто. Не хвалитесь добротой, не делайте хоть зла!

Критическое отношение к себе - вот что делает человека по-настоящему умным. Так же и в искусстве и в литературе: сознаешь свою долю честно - будет толк.

Человек, который дарит, хочет испытать радость. Нельзя ни в коем случае отнимать у него эту радость.

- За что человек не жалеет ни сил, ни средств, ни здоровья?
- За удовольствия. Только в молодости он готов за это здоровье отдать, в старости - отдать удовольствия за здоровье.

Те, кому я так или иначе помогаю, даже не подозревают, как они-то мне помогают.

Ничего, болезнь не так уж и страшит: какое-то время можно будет еще идти на карачках.

Я воинственно берегу свою нежность. А как больше?

Никак не могу относиться к массовке равнодушно. И тяжело командовать ею - там люди. Там - вглядишься - люди! Что они делают?!! И никогда, видно, не откажусь смотреть им в глаза.

Надо заколачивать свой гвоздь в плаху истории (ой-ой-ой!).

Самые наблюдательные люди - дети. Потом - художники.

Я не боюсь смерти. Значит, жизнь - моя.

Не наступает никогда, не должно наступать никогда то время, когда надо махнуть рукой и сказать, что тут уже ничего не сделаешь. Сделать ВСЕГДА можно.

Не помню, кто из великих сказал: на надгробиях надо писать не то, кем человек был, а кем он мог быть.

Не старость сама по себе уважается, а прожитая жизнь. Если она была.

В жизни - с возрастом - начинаешь понимать силу человека, постоянного думающего. Это огромная сила, покоряющая. Все гибнет: молодость, обаяние, страсти - все стареет и разрушается. Мысль не гибнет и п

Если же кто сказал слова добрые и правдивые и его не услышали - значит, он и не сказал их.

Когда нам плохо, мы думаем: 'А где-то кому-то - хорошо.' Когда нам хорошо, мы редко думаем: 'Где-то кому-то - плохо.'