Мне кажется, я наконец почувствовал, что такое любовь! Это жизнь, только жизнь, высочайший взлет волны, тянущейся к вечернему небу, к бледнеющим звездам и к самому себе, - взлет всегда напрасный, ибо 

Слишком часто он до сих пор отводил глаза и ничего знать не хотел. И не только он, так же поступали и сотни тысяч других, надеясь этим успокоить свою совесть. Он больше не хотел отводить глаза. Не хот

То, что он сказал, означало примерно следующее: мы уже не просто приговоренные к смерти, у нас появился крохотный шанс. Вот и все - но сколь же огромна разница между отчаянием и надеждой.

Голод не только в желудке, а как бы в голове, в мозгу. Желудок-то давно к голодухе притерпелся и, похоже, ни на какие другие ощущения, кроме тупой и равномерной голодной боли, давно не способен. А вот

Страшно засыпать, когда неизвестно, проснешься ли снова.

Вчера - золотое дно, сегодня - уже пепелище.

Еще месяц назад мы вообще ничего не знали. А теперь нам кажется, что все долго. Странно, как все меняется, едва обретаешь надежду. И начинаешь ждать.

Нас унижали, да, но мы не униженные. Униженные - другие, те, кто надругался над нами.

Ещё не время, - подумал Гребер, - Надежда вернётся позже, когда исчезнет боль.

Долго она не задерживалась нигде - не любила привыкать. Привычка влекла за собой обязательства, привязывала к деталям и тем портила единство целого. А ей хотелось именно целого.

Человек был ничем; надежный паспорт - всем.

Я был счастлив даже в швейцарских тюрьмах, и только потому, что они были не немецкие.

Я уходил от разума и шел к чувству, от безопасности к авантюре, из реальности в мечту.

Но я знал, что каждый сантиметр, который я уступлю сейчас чувству страха, превратится в метры, если я действительно окажусь в опасности.

Многие в пивной тоже читали газеты, и никто не проявлял ни малейших признаков отвращения. Это была их ежедневная духовная пища, привычная, как пиво.

Разве ты не знаешь, что наша земля - тоже летящий шар. Эмигрант солнца. Назад дороги нет. Иначе - гибель.

Еще три года назад я решил не считать свое изгнание несчастьем, а смотреть на него как на разновидность холодной войны, которая почему-то оказалась необходимой для моего развития. Такое настроение спа

Вечная сцена! Слуги насилия, их жертва, а рядом - всегда и во все времена - третий - зритель, тот, что не в состоянии пошевелить пальцем, чтобы защитить, освободить жертву, потому что боится за свою с

... всегда сильные страны обвиняют слабые в агрессивности.

Разве ты не знаешь, что невиновность - в наш век - преступление, которое карается тяжелее всего?

Ведь Гитлер не только другим прожужжал уши - он и сам верит в то, что он апостол мира и что войну навязали ему другие. И вместе с ним в это верят пятьдесят миллионов немцев.

Я приучал себя смотреть на эту жизнь как на какой-то переход, который не имеет ничего общего с моим внутренним я. Все совершалось помимо моей воли, а я, как ученый зверь, только отвечал на то, что дел

Я никогда не думал, была ли Елена здесь верна мне. Это уже не имело значения. Нам выпало слишком много испытаний, и у нас не осталось ничего, кроме стремления выжить во что бы то ни стало.

Когда полностью зависишь от других людей, превращаешься в психолога, тщательно взвешивающего мельчайшие детали, хотя сам в это время едва можешь дышать от напряжения, или - может быть - именно благода

Вздыхал орган, блики света дрожали на золотой чаше, которую поднял священник и в которой была кровь Христа, спасшего мир. К чему же она привела, эта кровь? К кровавым крестовым походам, к религиозному

Человек всегда одинок. И любовь тоже бегство. Кровь не давала ответа - давала лишь чувство защищенности.

Мысли слабеют и дрожат, им хочется тепла и жизни. Им не выдержать без утешения и обмана, они путаются при виде неприкрытого лика отчаяния.

- А сколько существует слов! И кто их всех придумал?
- Запутавшиеся люди!

Ты слишком много думаешь. Это вредно во всех случаях.