Раньше я получал по 50 писем в день. И большая часть из них была любовных. Теперь письма приходят иного рода. В эмиграционной жизни не до любви.

Китаянки, особенно полуевропеизированные, - какие-то маленькие идолы, для которых можно строить разукрашенные, маленькие же, храмы и жечь курения.

Я не могу причислить себя к артистической среде, скорей к литературной богеме. К своему творчеству я подхожу не с точки зрения артиста, а с точки зрения поэта. Меня привлекает не только одно исполнени

Каково содержание тех романсов, которые мы слушаем и сейчас? Розы - грезы. Соловей - аллей. Кровь - любовь. Тень - сирень. И все. Неужели нельзя петь о чем-нибудь более интересном?

Утверждают, что Вертинский - не искусство. А вот, когда вашим внукам через 50 лет за увлечение песенками Вертинского будут продолжать ставить двойки в гимназиях и школах, тогда вы поймете, что Вертинс

Мы, объявившие себя футуристами, носили желтые кофты с черными широкими полосками, на голове цилиндр, а в петлице деревянные ложки. Мы размалевывали себе лица, как индейцы, и гуляли по Кузнецкому, соб

От страха перед публикой, боясь своего лица, я делал сильно условный грим: свинцовые белила, тушь, ярко-красный рот. Чтобы спрятать свое смущение и робость, я пел в таинственном «лунном» полумраке, но

В Киеве, на концерте, какой-то педагог вскочил на барьер ложи и закричал: «Молодежь! Не слушайте его! Он зовет вас к самоубийству!» Молодежь с хохотом стащила его оттуда.

Однажды на Тверской я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая «по потрясенной мостовой», направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как

Жизнь надо выдумывать, создавать. Помогать ей, бедной и беспомощной, как женщине во время родов. И тогда что-нибудь она из себя, может быть, и выдавит.

Кокаин продавался сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы «Марк» стоил полтинник грамм. Кокаин был проклятием нашей молодости. Им у

Стихи должны быть интересные по содержанию, радостные по ощущению, умные и неожиданные в смысле оборотов речи, свежие в красках, и, кроме всего, они должны быть впору - каждому, т. е. каждый, примерив

Я боюсь пользоваться хорошими условиями жизни. Тогда я успокоюсь, осяду, спущусь. И не смогу петь свои песенки.

Странно и неприятно знать, что за границей обо мне пишут, знают и помнят больше, чем на моей родине. До сих пор за границей моих пластинок выпускают около миллиона в год, а здесь из-под полы все еще п

Я не тщеславен. У меня мировое имя, и мне к нему никто и ничего прибавить не может. Но я всегда хотел только одного - стать советским актером.

До сих пор не понимаю, откуда у меня набралось столько смелости, чтобы, не зная толком ни одного языка, будучи капризным, избалованным русским актером, неврастеником, совершенно не приспособленным к ж

Эмиграция - большое и тяжкое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние.

Во Франции можно ругать правительство сколько угодно, это никому не возбраняется.

Кино интересовало всех. Актеры кино более популярны, чем короли или президенты. Нас узнавали и любили всюду и везде - от швейцаров и приказчиков магазинов до людей самого высокого общественного положе

Каждая страна имеет свой особый запах, который вы ощущаете сразу при въезде в нее. Англия, например, пахнет дымом, каменным углем и лавандой. Америка - газолином и жженой резиной, Германия - сигарами

Когда обо мне говорят: «счастье этому Вертинскому: пропоет вечер - три тысячи… успех…» - когда я это слышу, мне делается немного обидно. Разве я мог бы выдумать мои песенки, если бы не прошел тяжелую

А любовь мы не будем тревожить словами. Это мёртвое пламя уже не раздуть, Потому что, увы, никакими мечтами, Никакими стихами любви не вернуть.

Отлив лениво ткёт по дну Узоры пенных кружев... Мы пригласили тишину На наш прощальный ужин.

Сравнение - великая движущая сила, которая побуждает нас к соревнованию и самосовершенствованию.

И мне жаль, что на тысячи метров И любви, и восторгов, и страсти, Не найдется у Вас сантиметра Настоящего, личного счастья.

Оставьте наконец, меня в покое, Я износил себя, как старое пальто. В окне кино, печальное, немое. Мне кто-то нужен? Нет, уже никто.

Это всё, что от Вас осталось, - Пачка писем и прядь волос. Только сердце немного сжалось, В нём уже не осталось слёз. Вот в субботу куплю собаку, Буду петь по ночам псалом, Закажу себе туфл

И в хаосе этого страшного мира, Под бешеный вихрь огня Проносится огромный, истрепанный том Шекспира И только маленький томик - меня...

Отлив лениво ткёт по дну
Узоры пенных кружев...
Мы пригласили тишину
На наш прощальный ужин.