Иосиф Сталин, анекдоты

“Мы спустимся и всех убьем... ”История Андрея Егорыча, школьного учителя, Героя России, записанная сего слов обозревателем “МК” к Дню защитника ОтечестваАндрей Егорыч — герой секретный. Разведчик, командир группы спецназа.Офицер не кадровый, закончил педагогический институт. 31 год, капитан.Героя России получил в 2002-м на границе с Грузией, отразил нападениевнешнего агрессора. По нынешним временам Андрей Егорыч кажетсяперсонажем вымышленным. Чтоб не выдумывать лишнего, я просто записал егомонолог.“То, что мне война выпадет, я не сомневался...”В Суворовское не попал — все были против: мать, отец, директор школы. Ялучше всех учился, побеждал на олимпиадах: химия, физика, биология,литература — без разницы. Все давалось легко. Первенство города выигралпо рукопашному бою. Отпустишь такого ученика — престиж школы сразу ирухнет. Вот и не дали мне комсомольскую характеристику.А в комсомол не вступил по идейным соображениям. Время было ещесоветское, но гласность уже объявили. Солженицыным зачитывался — “Вкруге первом”, “Архипелаг ГУЛАГ”. В седьмом классе подходит ко мнесекретарь комсомольской организации: так и так, Андрей, ты уже взрослый,пора тебе в комсомол. Да пошел ты, говорю, на фиг со своими репрессиями.У меня, кстати, бабушку при Сталине репрессировали. После войны сослалииз Бреста. В Сибири она с дедушкой и познакомилась. Он в НКВД служил,этап из Белоруссии принимал. Увидел бабушку, влюбился. Его за это изорганов выгнали. А воевал дед в войсковой разведке. Это как раз те“телоиды”, которые за языками ходили. Пять боевых орденов.После окончания школы, в августе 91-го, дядька привез меня к себе вМоскву погостить. 18-го мы с теткой сходили в парк Горького, покаталисьна речном трамвайчике, а утром она меня разбудила. В стране, сказала,военный переворот, люди с утра на баррикадах демократию защищают, а тыспишь. Я встал, оделся, пошел на военный переворот посмотреть. НаТаганке у виадука два танка, колонна бронетехники куда-то прошла, люди сплакатами, с камнями, митингуют. На баррикаду забрался, пару камней вбронетранспортер бросил. Погулял еще по Москве, вечером вернулся.Защитил, говорю, демократию.Больше меня тетка не выпускала, а 21-го я улетел домой в Сибирь,собирать документы в Высшую школу КГБ. Я тогда Богомолова прочитал “Вавгусте 44-го”, мечтал шпионов по лесам отстреливать. То, что и мневойна выпадет, я даже не сомневался, Россия без войны редко жила. Принесдокументы в областное управление КГБ. Офицер глянул: а где, спрашивает,комсомольская характеристика? Сейчас, говорю, это не обязательно. А онмне: “Ты че — дурак?”Момент истиныСрочку служил в радиотехнической бригаде. Мне эти войска казалисьненастоящими. После армии поступил в педагогический институт — интереснобыло, да и просто ради диплома. Учился заочно, работать устроился вспецназ внутренних войск. В 95-м съездил в Чечню. Ничего особенного.Квартиру мне в МВД не дали, и в 98-м я оттуда уволился. А в августе99-го началась вторая война, и я вдруг почувствовал, что очень тудахочу. Просто какое-то неодолимое влечение. Война — это мое.Как там, у Богомолова, — момент истины. Жажда знаний. То, что награжданке постигаешь годами — про себя, про людей, — на войне узнаешь задень, за неделю — в зависимости от оперативной обстановки. А чаще вообщевсе решает мгновение.Бывает, человек как будто создан для войны. Сильный, шустрый, лидер отБога, солдатики ему в рот смотрят. Но вдруг до человека доходит, чтомогут убить, и... он уезжает домой. А бывает и по-другому. Как-то передбольшой задачей усилили мою группу расчетом АГС (автоматическийстанковый гранатомет. — В. Р.). А кого обычно на усиление присылают?Тех, кого не жалко. Самых никудышных. Вот и мне дали троих: как наподбор — маленькие, хлипкие, безобидные, абсолютно невоенные парнишки.Ругаешь их за сапоги нечищеные, а они смотрят на тебя глазами, полнымислез, а в глазах: зачем вы кричите, объясните по-человечески, может, мыисправимся.Взял их с собой на задачу, куда деваться, и как назло боевики вышли нанашу засаду. Завязался бой. Тут все и выяснилось. Эти три пацана какбудто вообще не испытывали чувства страха. Что им приказывал, вседелали, пахали, как маленькие тракторы. А они ж не разведчики, ничего неумеют — ни прятаться, ни перекатываться, ни передвигаться короткимиперебежками. Приказываю им перетащить гранатомет на другую позицию. Ониего хватают — один за ствол, двое за сошки, и бегут по полю в полныйрост. Ложись, мать вашу! Командир, а как же? Ползком, б...! В итоге одиниз этих бойцов, Попов его фамилия, еще и пленного взял. Душара на неговышел, а Попов ему: “Руки вверх, сцуко!”Алга! За Родину!Если командира убивают, то его группа перестает существовать. Ее дробят,бойцов раскидывают по другим подразделениям. Потому что каждый командирготовит бойцов “под себя”. Можно, конечно, переучить людей, выбить изних все, что вдолбил прежний командир, и по новой, так же глубоковдолбить свое. Но на это уйдет полгода, проще обучить новобранцев. Самоеэлементарное — сигналы управления. Жестами, голосом. У каждого они свои.Голосовые команды принято подавать на иностранном языке, на жаргоне, накакой-нибудь тарабарщине. Чтоб в боевой обстановке противник не мог наспонять. Я, например, команду “вперед” даю на татарском: “Алга!” Простослово где-то услышал, понравилось.Если командир ложится в госпиталь, то никто другой с его группой набоевую задачу не пойдет. Бойцов посадят на охрану базового лагеря. А этозадача мифическая, потому что спецназ всегда стоит внутри какой-нибудьчасти. И вот ты лежишь в госпитале. А твои бойцы сидят в палатках назаднице, изображают бдительность, когда остальные ходят в горы, долбятбазы, рискуют. Какое к твоим бойцам отношение? Поэтому у меня нетофициально зафиксированных ранений. А так — две контузии средней тяжестии осколочное ранение в голову.“С бойцами общаюсь, как в институте учили...”Высшее педагогическое образование, конечно, сказывается. Там, где нашемустаршине хватает двух матерных фраз, я могу прочитать целую лекцию.Пришел в роту боец, чабан с глухого бурятского стойбища. Оченьнечистоплотный. Приглашаю его в канцелярию и полчаса объясняю, наскольковажна личная гигиена в условиях коллективного проживания. Боец ловиткаждое слово, беспрестанно кивает. Входит старшина, тоже с интересомменя слушает. Наконец я заканчиваю, велю солдату идти, а он не уходит.“Слышь, чудовище, у... стираться!” — рявкает старшина. Боец исчезает, астаршина говорит: “Андрей, он литературного русского не понимает. Толькобурятский и матерный”.Оправдание для женыЖенился я в 93-м. Моему сыну 13 лет. Так что все свои военные мечты явоплощал уже человеком семейным. Когда первый раз уезжал в Чечню,сынишке годика еще не было. Жене сказал за два часа до отправки.Ссориться было некогда, едва успевала в дорогу меня собрать. Я тогда осемье не думал. Просто хотелось на войну. Эгоистично, конечно, но особосебя не корил. А теперь я так думаю, что чем достойнее я проявлю себя навойне, тем лучше моей семье. Лучше ведь, когда во главе семьи стоитдостойный мужчина?Такое вот оправдание я для себя придумал. Нехитрое, прямо скажем.“Генералов хватало — бойцов не было...”Помнишь песню про Штирлица: “И ты порой почти полжизни ждешь, когда онопридет — твое мгновение...” 29 июля 2002 года отряд боевиков вошел в Чечнюиз Грузии. Сколько их там было — неизвестно. Одни говорили 100, другие —150, но уж точно не меньше пятидесяти. Группа серьезная, тащила с собойшесть переносных зенитно-ракетных комплексов “Игла”. И вот эти боевикинарвались на пограничный наряд. Погранцов было 18 человек. Духи ихокружили, прижали ко дну ущелья и стали методично уничтожать. Когда упограничников почти не осталось патронов, их старший вызвал на себяогонь артиллерии. И вот собрались лампасники в штабе группировки и сталигадать — че делать. Сейчас, говорят, не Великая Отечественная, чтобсвоих артиллерией накрывать. Им-то все равно — погибнут геройски, а снас погоны снимут. Сели эти полководцы в вертушки и полетели поближе кбою, а меня с группой определили в охрану командующего. Прилетели. Вкилометре от нас погранцы насмерть бьются, у них уже восемь “двухсотых”,генералы прикидывают, как остальных спасти, а место такое, что доближайшего российского солдата три дня ходу. Да еще погода испортилась,туман упал, на вертушках подкрепление не подбросишь, и склоны“крокодильчиками” (штурмовой вертолет “Ми-24”. — В. Р.) не обработаешь.Генералы думают, я сижу, никого не трогаю, сухпай точу. Подходятспрашивают: “Сынок, ты откуда?” — “Отдельный отряд специальногоназначения”. — “Ну и как думаешь, что можно сделать?” — “Думаю, такихгрупп, как у меня, надо еще штук восемь. Используем рельеф местности,здесь и здесь втянемся вот по этим складкам. Выдавим боевиков, ипогранцы выскочат”. — “А если одной группой пойдете, сколькопродержитесь? ” — “Минут пятнадцать”. — “А час?” — “Ну, час!” — “Аполтора?” — “Хрен с вами, продержусь полтора. Только погода за этовремя вряд ли наладится”. Вот меня туда и засунули. Нарезали задачу:отжать духов, обеспечить пограничникам коридор для отхода. А кого ещебыло посылать. Генералов и полковников там хватало — бойцов не было.Спустились мы незаметно. Подошли к духам вплотную и вдарили. Но многоих, чувствую, не вывозим. Тут созрел у меня замысел. Если б артиллерияпо склону ударила, духов чуть отвлекла, я б тем временем с боем отходитьначал. Духи за мной обязательно увяжутся. И вот когда я их за собойповеду, пусть погранцы к речке бегут. Только хотел на связь выходить,артиллерию запрашивать, да чтоб пограничникам мой замысел передали, пуляпопадает в “Северок” (армейская коротковолновая радиостанция. — В. Р.).Связи нет, делать нечего. Погранцы теперь так и так погибнут, зачем ещемою группу класть. Командую отход. Галопом, обгоняя друг друга, рвем наточку сбора. Поднимаемся в гору метров на пятьсот, я по привычке бойцоввзглядом окинул, чувствую, кого-то не хватает.А внизу бой не прекращается. Долбит пулемет, и хорошо долбит. Ипулемет-то наш, потому что долбит в сторону духов. Кто ж там воюет? Мыушли, у погранцов патронов — только застрелиться. Я на бойцов своихсмотрю, а у меня пулеметчиков всего

Поделитесь