За меня пишут два безумных негра

– Вот есть у вас нормальные, добротно-реалистические романы вроде недавней «Надписи». И есть гротескные, уродливо-гиперболические, находящиеся за гранью вкуса – вроде «Политолога». Как в вас уживаются эти две манеры?

– За меня пишут два литературных раба-негра. Я после второй книги литературу оставил, поняв, что нанимать рабсилу проще. Один негр – добротный реалист, второй, как вы говорите, – уродливый гиперболист. Примирить их невозможно. Оба сумасшедшие, и я поддерживаю в них огонь безумия. А агентурные донесения для подпольного патриотического центра пишет третий. А передовицы для газеты «Завтра» – четвертый. Не говоря уже об интервью, которые берет пятый. Или нет. Квачков и Ходорковский берут их друг у друга.

– Я ведь так и напишу.

– Конечно, напишете. Я в вас верю.

Если серьезно – я борюсь со своим безумием, сбрасывая его публике. И пишу много, потому что моя работа – газета – не препятствует литературным занятиям. К счастью, и газета, и политика в моем случае подпитывают литературу. Я беру от них не столько факты, сколько энергию. Да и потом – нет выше наслаждения, как в событийном хаосе разглядеть готовый сюжет, законченную логическую линию.

– К вопросу об интервью. Беседы с Ходорковским и Квачковым стали сенсациями. Вы все-таки проникали на личные свидания – или все делается заочно?

– На свидания никто бы меня не пустил. Я ограничивался передачей вопросов по своим каналам. Иногда – через адвокатов, но не всегда: они слишком сильно рискуют репутацией, на них большая ответственность… Иногда полученные ответы не совпадали с вопросами, приходилось развивать, уточнять, переспрашивать – в общем, тексты путешествовали от меня к моим заочным собеседникам по три раза. После чего визировался готовый текст. Правка Ходорковского внесена от руки, экземпляр у меня хранится. Есть и рукопись Квачкова.

– Из беседы с ним так и неясно, участвовал ли он в покушении на Чубайса.

Лучшие дня

Георгий Ярцев. Биография Посетило:11258

Михаил Трухин. Биография Посетило:8672

Веселый герой с печальным взглядом Посетило:6680

– Мне бы хотелось, чтобы он в этом участвовал, его затея удалась, и он не понес за это никакой ответственности, а я с одобрением написал бы об этом и остался на свободе. О степени его реального участия в покушении могу только гадать. Сам он отрицает свою вину.

– А если бы Чубайс попал в тюрьму, вы бы и у него взяли интервью?

– Не исключено.

– Посадить Чубайса – страшней, чем взорвать его?

– В каком-то смысле – да. Русский народ всегда чувствовал: лишение свободы – богопротивно.

– А покушение не богопротивно?

– Народ имеет право на восстание. Если народ поставлен на грань выживания – а в нашем случае уже и на грань вымирания, – даже с точки зрения международного права он может восстать. Конечно, Чубайса обвинить не в чем. Хотя ни Троцкий, истреблявший казаков, ни Сталин, истреблявший крестьян, не доходили до таких масштабов геноцида.

– Но если этот истребитель сядет – вы готовы ему сострадать?

– Посмотрим, как сядет Чубайс. Может, он из тюрьмы будет вещать: «Вы посадили мое тело, но не мой могучий дух, и этот дух вас проклянет, отомстит!» Но тюрьма – великая школа богословия. В ней с человеком происходят непредсказуемые вещи. Не исключаю, что и в Чубайсе проснется совесть или литературный дар – и я охотно опубликую беседу с ним в нашей газете.

– А с Путиным? Есть его реакция на ваши романы – в том числе на «Политолога», где он попросту сделан переодетой женщиной? Мне казалось, вы раньше питали иллюзии на его счет…

– Питал! Он потому и сделан у меня женщиной, что глубоко женственна сама его природа: располагать, очаровывать... У нас были личные встречи. Да, очаровал. Все это прошло после первых же его обращений к граду и миру. Я обнаружил главную тайну его программы: патриотическая надстройка на неолиберальном базисе. Путин использует абсолютно патриотическую фразеологию – для консервативной, государственнической части общества – и строит свою политику на фундаменте столь либеральном, что и при Ельцине такого не было. Это касается и отъема льгот, и окончательного истребления социальных функций государства. И тут раскалывается, во-первых, патриотическое сообщество – половина за Путина, потому что обманута фразами, а половина догадалась, что он не восстановитель страны, и ушла в оппозицию. Во-вторых, размывается «демократическая оппозиция», и по тому же принципу.

А реакция на романы… Ну, что он мне сделает? Газету закроет – рабочий кабинет-то мой не закроет, а главная опасность исходит оттуда… Мне 67 лет, Дмитрий. Я не могу себе позволить всерьез думать о реакции Путина. Я на Путина… как сформулировать, чтобы вы могли напечатать?

– Не обращаю внимания.

– Пусть так. Он, правда, обращает: люди из его тогдашнего окружения мне передавали президентскую оценку «Господина гексогена». Там три тезиса: роман интересный, вредный – и надо сделать все возможное, чтобы такие книги больше не появлялись.

– А вы допускаете участие спецслужб в московских взрывах 1998 года?

– Когда Березовский во время разговора со мной спросил: «Кто, по-вашему, это сделал?» – я после секундной паузы ответил: «Вы».

– Я так и думал.

– Но он ответил мне убедительно: «Я принимал участие в продвижении Путина на престол, но там действовало два штаба – олигархический и силовой». Я подумал, проанализировал – а в 1996 году штабов тоже было два. Нормальная кремлевская тактика. Они конкурировали, ненавидели друг друга. Один – «Коржакова, Барсукова и духовного отца господина Сосковца». Эта компания предлагала распустить парламент – Куликов им не дал. Второй штаб был олигархический – он и победил: Чубайс плюс олигархический пул. Видимо, аналогичная схема была в 1999 году. Я не говорю, что московские взрывы устроены чекистами: даже если они и приложили к этому руку, сделано все было, возможно, чеченскими руками. Просто, когда реставрируешь ход событий, тебе надо через несколько точек провести линию.

– Как складываются ваши отношения с лидерами коммунистов?

– В «Политологе» о красных вождях резко сказано. У нас плохие отношения уже давно. КПРФ не проявила никаких способностей к модернизации, росту – люди там в верхушке довольно ограниченные, конформные. Энергия масс истрачена попусту. Я ищу союзников в левой, более радикальной среде – лимоновской, в частности, в «Родине». Молодежь сейчас радикализируется на глазах.

– Это мода.

– С моды часто начинаются революции.

– Это буржуазная мода. Буржуазные, благополучные яппи из среднего класса – очень малочисленного, кстати – поигрывают в революционность. С ними каши не сваришь.

– С буржуа? Почему? Буржуазия – вполне революционная сила. У нас ведь сейчас что? Натуральный феодализм. Центр относится к регионам, как к своим сюзеренам, назначает их, ввергает в опалу… А феодализм обычно и вызывает к жизни буржуазные революции, так что средний класс у нас вполне революционный… За что вы не любите буржуа?

– За буржуазность. Они, кроме пузичка, ничем не дорожат.

– Ну, ради пузичка в истории часто совершались великие дела…

– У вас есть прогноз относительно сценария смены власти?

– Особенность ситуации в чем? Смена правящего класса до сих пор не произошла. Бывшие комсомольцы – дети вырождения – расхватали собственность. Когда появятся новые люди – не знаю. Путину и команде удастся пропихнуть кого-то своего. Они закрутят гайки, приржавеют к этим гайкам, будут неуклонно деградировать и увлекать за собой страну.

– А есть версия, что Путин поставил на кубанского губернатора Ткачева.

– Чушь. Ткачев такой же оборотень, как все красные вожди. Если путинцы примут Ткачева как компромисс – он, мол, воцаряется и не притесняет их, – эту кандидатуру не утвердит Кондолиза Райс.

– Есть ли дело Кондолизе Райс и ее команде до российской власти?

– До власти там, конечно, никакого дела нет. Но у России есть газовый вентиль, и кто на нем сидит – Америке небезразлично. Российская власть – при легальном, подконтрольном варианте ее передачи – будет утверждаться в Штатах, с этим пока ничего не сделаешь.

– Одного вашего противоречия я не понимаю. Вы говорите о железной пяте государства и при этом выступаете апологетом империи…

– Робот японский и тот не лишен внутреннего конфликта… Это противоречие глубже, чем кажется. Почти вся моя семья была при Сталине уничтожена. А двоюродные бабки и деды Сталина принимали, хотя были среди них «смолянки» – знаете Смольный институт? Прежде чем сделаться символом русской революции, он был символом русской аристократии. Вот вышла недавно замечательная книга Станислава Куняева – о Мандельштаме, Заболоцком и Данииле Андрееве. Три поэта, фактически убитые лагерями и тюрьмами: Мандельштам в лагере умер, Заболоцкий чуть не сошел с ума, Даниил Андреев провел в камере Владимирской тюрьмы двенадцать лет и умер через год после выхода на волю. И все они, как показывает Куняев, сознавали величие того, что с ними происходит. Нет, не прощали, не приветствовали – но и не ограничивались тем, чтобы проклинать своих тюремщиков. Они чувствовали мощь тектонических сдвигов, которые их поглощают.

– «Величие участи».

– Да. Как Эмпедокл, прыгнувший в кратер Этны.

– Сомнительное утешение.

– А я и не говорю, что несомненное. Я не поручусь за себя, что на дыбе или на крюке, подвешенный за ребро, мог бы восхищаться тектоническими сдвигами. Но есть разница – гибель в великой катастрофе или жалкая смерть в подворотне. СССР был государством такого типа, что и жизнь, и смерть, и бытовые унижения в нем приобретали особую подсветку. СССР – машина, которая производила особые отношения между людьми. Только машина эта была так устроена… ну, я авиационный инженер по образованию, мне эти сравнения ближе, – представьте себе огромный самолет, который мало того что летит, но еще и постоянно дозаправляется в воздухе и сам себя при этом совершенствует. Сталин был последним авиаконструктором, способным этот самолет на лету перестраивать. После него пришли люди, утратившие навык модернизации. Самолет стал снижаться. Первым признаком этого снижения была «пражская весна» – об этом, собственно, «Надпись».

Я помню это умозрительное государство. Я был зачарован им.

– Америка, которую вы недолюбливаете, – тоже насквозь умозрительный проект. И ничего, летит, не падает.

– Америка научилась моделировать себя и собственную историю только годах в семидесятых XIX века. А до того – обычное грабительское государство, сначала истребило всех бизонов, потом всех индейцев… То, что придумали отцы-основатели, до Линкольна оставалось пустым звуком. Вот после гражданской войны – очень кровавой и жестокой, кстати – Америка начала превращаться в проект. И именно с этого времени стала по-настоящему привлекательна для русских, тоже всю жизнь мечтавших об идеальном государстве, общественном договоре… Помните, даже Блок был ею зачарован: «Так над степью пустой загорелась мне Америки новой звезда»… Опять напишете, что я пропитан символистами.

– Напишу. Я ведь вижу, где корни всей вашей литературы. Проза серебряного века, Сологуб, Белый отчасти.

– Я вас разочарую. Я не читал этого всего. Я авиаинженер.

– Поверю на слово. Скажите, когда вы в 87-м громче всех возражали против перестройки – что вас тогда привело в этот лагерь, заставило создавать газету «День»?

– Моя беспрецедентная удачливость в советское время.

– Очень откровенное объяснение.

– Да нет, не в смысле процветания… У меня было не больше, чем у всех. Удача моя была в том, что я проехал все войны СССР, тайные и явные. Почему я – соловей Генштаба, как меня называете вы и ваши остроумные коллеги? Потому что был в Эритрее, в Афганистане, в Камбодже – везде, где воевал или помогал воевать Советский Союз. Я видел взрывы атомных бомб на полигонах. Я был зачарован этой мощью. Я видел весь Союз, все республики, и поныне тянущиеся друг к другу, не могущие перенести искусственного, выморочного разделения! И видя эту мощь, я не мог преодолеть ее очарования. Отсюда и ужас по поводу ее распада. Первые статьи об этом я начал писать в 87-м.

– Вам не кажется, что деление на либералов и государственников искусственно? Всякое ведь человеческое сообщество можно расколоть по этому принципу.

– Все бинарные расколы искусственны. Всех поровну – мужчин и женщин, архаистов и новаторов… Нужна сильная, централизованная, цивилизованная и просвещенная власть. Централизованная – потому что большая страна иначе не выживет. И с силой, с централизацией у нас все бывало неплохо. С цивилизованностью и просвещением – хуже. Нормальная власть должна уметь просчитывать свое будущее: у СССР такие футурологи были – например мой покойный друг Ильенков. Власть должна разжигать на своей периферии даже революции, потому что без нигилистов, без отрицателей сильное государство не живет. Власть должна быть не просто терпима к оппозиции – она обязана ее формировать. Но этого сочетания силы и интеллекта у нас пока не видно и взять в обозримом будущем негде. У нас столько наций, столько швов и шрамов… и все равно червь срастается, разрубленная земля становится единой. Я слышу тоску пространств. У меня есть знаете какая метафора на этот счет? Вот есть река, и по ней плывет огромная льдина. На просторе, когда берегов не видно, она плывет монолитно. В узком месте – дробится, раскалывается, ледяной кашей проходит через горловину. Но потом опять срастается, сливается – так и Россия.

– Я не понимаю, когда вы успеваете писать, а потому не спрашиваю о хобби.

– Хобби было до середины 80-х– ружейная охота. Это было любимое мое занятие, но потом я случайно подстрелил журавля. С тех пор охочусь на бабочек.

– Да, про это только ленивый не писал. Бабочек не так жалко?

– Не так. Хотя находит на тебя иногда такое восхищение перед всем живым, такое преклонение перед силой жизни, что не только бабочку – вошку на себе убить не можешь! Поймаешь… и бережно пересадишь на другого.

Ваше имя (*):
E-mail (*):
Website

Заголовок (*)
Ваш комментарий (*):
Я не робот...

Лучшие недели

Зоя Зарубина — человек-легенда Посетило:24655

«Король русского шансона» Посетило:17910

В плену иллюзий Посетило:31076