Нуреев оказал огромное влияние на мировой балет. О Барышникове это сказать пока нельзя… С кем бы я ни говорила – ну все вокруг спрашивают про Волочкову. Значит, она добилась своего… Если бы я в детстве увидела модерн-балет, учиться танцу бы не пошла
– На представлении вашей книги-фотоальбома вы танцевали в Новой опере Аве, Майя!
Майя Плисецкая фотография
– Дело в том, что я повредила колено в прошлом году в Риме, была операция, так что теперь танцую только Аве, Майя! Еще можно было бы выступить в замечательном японском спектакле Крылья кимоно, но срок его показов уже прошел – вряд ли вновь поставят. В Японии, как и на Западе, спектакли идут определенное количество раз – и все. Так, как у нас – десятилетиями шли одни и те же постановки, – такого в мире нет.
Реклама:
– Ну, вот сегодня в Большом опять идет Лебединое озеро – и опять Григоровича.
– Ничего удивительного, пробовали другие версии, но все не то было. Снова Григоровича запустили – больше, наверное, никого лучше не нашли.
– А кто для вас идеал хореографа?
– Леонид Якобсон. И знаете, почему? Потому что он был непревзойденный стилист. У него в Спартаке был подлинный Рим – все позы, и одежды, и предметы на сцене. Стилистов в балете всегда было мало. Якобсон – непревзойденный.
– А как же Бежар? Когда я видел вашу Айседору, то представлял себе и еще одну героиню минувшего – Мату Хари.
– Айседора – настоящая личность, она интересна, а Мата Хари – придуманный и раздутый персонаж. Как и, скажем, Эвита Перон. А Бежар – замечательный, и я если и жалею о чем, то о том, что поздно стала выступать в его спектаклях, но раньше это нельзя было в СССР. Был строго определенный репертуар – не было Мясина, Баланчина, Лифаря – никого не было.
– Но была слава…
– Да, потому что другого-то и не знали – вот вам и слава. Хотя труппа была, безусловно, яркой.
Нуреева я очень любила
– А кто был вашим любимым партнером?
– О, тут все разные. Кто-то был лучший как артист, кто-то обладал лучшими физическими данными, у кого-то особенная пластика была, а самое главное – удобные руки. Вот последний мой партнер в Большом – Борис Ефимов огромной был силы. Алексей Ратманский – блистательный артист.
– А как же Нуреев, Барышников?
– Совершенно разные. Нуреева я очень любила. Однажды мы выступали с ним на юбилее труппы Марты Грэм. Это был первый и последний раз, когда в одном вечере выступали Нуреев и Барышников – и плюс я. Люблю и хореографию Нуреева, Ромео и Джульетту особенно. Он обладал высоким вкусом, это тоже большая редкость. И умел собрать вокруг себя таких же тонких людей – настоящих художников.
– А ведь был из простой советской семьи военного.
– О, это как раз ничего не значит. А Ломоносов?.. Ну, хорошо, а Шанель – дочь крестьянина?.. Это ничего не значит. Как раз из аристократических семей не всегда что-то получается. Нуреев оказал огромное влияние на мировой балет, не побоюсь сказать, такое же, как Дягилев. О Барышникове пока нельзя так говорить – он живет и действует, а Нуреев, увы, уже ушел от нас.
– Обычно балетные артисты живут долго, но Нуреев, Годунов…
– Да, Нинетт ди Валуа – создательница английского балета – сто три года прожила… Годунова сгубили водка и неправильный выбор – не надо было искать счастья там, где его быть не могло, где нет балета – в Лос-Анджелесе. Ну, а Нуреев – это все знают…
– А из молодых вам кто-нибудь интересен? Сегодня на гребне славы, кажется, Владимир Малахов?
– Ноги у него необычайно красивые. Но я видела его только в классике.
Голубое лобби
– Но уж слишком голубой герой.
– В плане ориентации?
– В плане ориентации на стилистику образов. А что касается другой ориентации – существует ли на Западе сегодня голубое лобби?
– Не думаю. Масса танцовщиков – и знаменитых – сделали себе карьеру, вовсе не являясь голубыми. Но геи, как теперь говорят, были в балете всегда. И даже у нас в 30-е годы. Тогда даже забрали некоторых в лагерь. Иные, чтобы не попасть в тюрьму, срочно женились.
– Говорят, что в те годы и многие из наших прима-балерин должны были проводить ночи после приемов с кремлевскими вождями?
– Этого я не знаю. Я была еще слишком мала. Но в целом к балету – в сравнении с другими видами искусства – было хорошее отношение. Он был в фаворе у Сталина.
– Сегодня в особенном фаворе, кажется, Волочкова?
– Вы знаете, с кем бы я ни говорила – ну все вокруг спрашивают про Волочкову. Значит, она добилась своего…
– Да, но чем? Скандалом?
– Возможно…
– Вы сравнили Нуреева с Дягилевым, его влияние все еще ощутимо в западном театре?
– Весь западный балет вышел из дягилевской шинели, если угодно. На дягилевских традициях создавались труппы и театры. Но сегодня балет как таковой изменился, он совсем другой. Все критерии поменялись – это закон времени.
– Ну, а золотая середина?
– Должна быть. Всегда должна оставаться выразительность, с чем сегодня не очень-то хорошо. Она – от Б-га, ей не научишь. И еще зад распускать нельзя. Никогда. Как говорила Ваганова – не держи зад веером. Из-за такой постановки фигуры ломается не только танец, но и сама структура тела.
В мою эпоху высокорослых балерин не брали в труппу
– Вы встречались с кем-нибудь из звезд дягилевского балета?
– С Ольгой Спесивцевой, Валентиной Кашубой… И разумеется, с Сержем Лифарем свела судьба, потому что он поставил с моим участием Федру (а вообще поставил 200 (!) балетов) и мечтал ее сделать и в Большом, предлагал за это передать в СССР письма Пушкина. Но… Григорович не пустил. Нам, мол, Федры не надо. А потом, Лифаря ведь здесь считали коллаборационистом.
– Как и Шанель…
– …Ну да. Только ее – французы, а Лифаря – мы, так как он был родом с Украины. Могла еще встретиться с Тамарой Карсавиной, которая была на моем спектакле в лондонском Ковент-Гардене и сказала: Мы так не танцевали. Вот вам еще одно подтверждение того, что времена меняются и что уже и в 60-х балет был другим, чем в эпоху Карсавиной – в эпоху начала века. С другой стороны, если бы я в детстве увидела модерн-балет, то учиться танцу не пошла бы. Когда я смотрю на технику сегодняшних молодых, то вижу: мы так не могли. Но в мою эпоху таких высокорослых балерин не взяли бы в труппу, а сегодня не берут маленьких даже в кордебалет. Гельцер, например, была совсем невысокого роста.
– Вам удалось ее застать?
– Несколько раз я ее видела на сцене. Она выходила – не танцевала, а выходила – в мазурке и полонезе из Ивана Сусанина. Всегда в бриллиантах, в диадеме – и все это было самое настоящее, не бижутерия.
– Она была богата?
– О да! Ведь ей и платили хорошо, и подарки, я думаю, делали. Все это потом развеялось по ветру, как говорится. Все досталось ее сестре, жене Ивана Москвина. А что уж потом… Знаете, как говорила мне Люся Зыкина: С собой не возьмешь и за тобой не понесут.
– Балерины прошлого были весьма большими модницами…
– Да что ж мы с вами опять-то о прошлом? Вы все меня на старину подбиваете! А я ведь в Большом только с 43-го года, а вы думали, наверное, что с позапрошлого века? Знаете, мама Татьяны Вечесловой – знаменитой балерины из Ленинграда – спрашивала ее: Таня, ты не помнишь, какое шампанское подавали на моей свадьбе? Но насчет модниц – были, и не только балерины, но и, скажем, Изабелла Юрьева, которой было больше ста лет, а про помаду она никогда не забывала. Про валидол могла забыть, но про помаду – никогда.
Помаду кладу в карман мужу
– А вы?
– Я вообще немодная, помаду все время забываю и кладу мужу в карман – чтобы он помнил.
Мне нравится то, что делала Шанель, и еще более то, что делал и делает Карден. Он шил и для меня. Некоторые из платьев я отдала сейчас в коллекцию художника и историка моды Саши Васильева. Он делает очень хорошее дело: прививает людям вкус, выпустил сейчас прекрасную книгу – об истории русской моды.
– В нее попала и Лиля Брик, с который вы были хорошо знакомы.
– Ну, она особенно модной не была. Носила то, что ей привозила ее сестра из Парижа.
– Я знаю, что вы в Париже встречались с Дали…
– Да. Он был большой мастер эпатажа. И этим также стяжал себе славу. А вы думаете, у нас таких не было в Большом театре?
– Кто же?
– Да Викторина Кригер – вот уж была, мягко говоря, неожиданная дама. Знаете, как ее звали в Большом? Викторина – стальной носок. Потому что она так с размаху прыгала, что любая другая сломала бы себе ноги. И со странностями была. Она однажды зашла в гримуборную к Абрамовой, которая танцевала в тот вечер ее партию (чего Кригер не переносила), погляделась из-за Тусиной спины в трюмо и вдруг пропела: Гай-да тройка, снег пушистый! И упорхнула.
Терпеть не могу, когда дома поют, свистят и курят
– А вы поете?
– Никогда! Терпеть не могу, когда дома поют, свистят и курят. И так же мой муж.
– Ну, так мы об эпатажниках…
– Ну, еще Кочаров, например. Слышали о таком?
– Нет.
– Милейший был человек. Но любил, чтобы все было взаправду. Он ночью под одеялом, чтобы никого не будить, тренировался с кастаньетами, чтобы достичь на сцене максимального эффекта. А в Вальпургиевой ночи просто поливал партнерш виноградным соком с самых настоящих лоз. А в Лебедином, где он играл Ротбарта, швырял Одетту, и она летела на пол – для пущей достоверности!
– И все же эти имена сегодня звучат легендой…
– Ну да, конечно.
– Что пройдет – то станет мило?
– Ну, не всегда, знаете ли. Времена моей ранней юности, сталинщину не забуду и милым временем не назову никогда.
– А сегодняшние времена?
– Сегодня здесь все каждый день меняется, все время что-то новое происходит.
– Но в Большом уже нет ни клаки, ни знаменитых сыров.
– Ну, клакеры нужны были тем, у кого был неуспех или недостаточный успех. А сыры – да, они всегда дежурили у моего подъезда.
– Как же вы пробивались?
– Ну, пробивалась как-то. Лемешеву было труднее – он жил за стеной нашей квартиры. И Козловскому, конечно, – это такая была вражда, скажу я вам. Но, вы знаете, что самая неистовая публика, самые-то сыры – даже не у нас, а в Буэнос-Айресе. Там час могут аплодировать после спектакля. Там от театра и к машине не пробьешься. Народ такой – аргентинцы. Но, кстати, и финны тоже. Вот вам – север и юг, а похожи. Но наша публика тоже очень теплая.
– И все же вы, как я помню, не всем давали автограф, не расписывались, например, на билетах.
– Если очень приставали, то и на клочке бумажном писала. Да только я еще и домой-то не успевала доехать – как они, наверное, все это теряли.
Мы все время получаем какие-то месседжи свыше
– А где сегодня ваш дом, Майя Михайловна?
– Мой дом – это, прежде всего, Москва, вот эта квартира. Когда я еду сюда, то всегда думаю: вот я еду д о м о й. Мы с Родионом живем также в Мюнхене и в Тракае, в маленькой деревушке, – везде хорошо. В Тракае работается идеально, там Щедрин столько всего написал. А в Германии – лучшее в мире издательство Шотт, которое имеет авторские права на произведения Бетховена, Шумана и других композиторов и которое издает произведения Щедрина. Была у нас еще и дача под Москвой, в Снегирях, но, когда не стало матушки Родиона, там некому стало жить, и мы с дачей расстались. Жаль... но куда четыре дома? Так что, приезжая в Россию, мы всегда здесь, в Москве. Начинаются звонки, визиты, телефон не умолкает.
– В Мюнхене спокойнее?
– Там очень хорошо. Мы снимаем квартиру – тоже небольшую – в районе Шваббинг. Зеленый чистый город. А какой воздух, какие парки! Но мы и там как-то редко бываем. В последнее время у Родиона постоянные спектакли по всему миру. Вы знаете, Кармен-сюита, оказывается, идет 365 дней в году – где-нибудь, но идет каждый день.
– Вы не боитесь летать?
– Все по высшей воле происходит в нашей жизни. Я летела с Щедриным в Америку 11 сентября 2001 года на премьеру его симфонии. И уже перед Вашингтоном пилот объявил: На Америку совершена террористическая атака. Самолет развернулся, и мы четыре дня жили в Галифаксе, в Канаде, в военном лагере.
– При вашей бурной жизни остается время на общение?
– Вы знаете, знакомые и друзья по всему земному шару есть, но, увы, я не говорю на языках. В мое время к этому относились с подозрительностью. Да и ленива я была.
– Но только не в балете…
– И в нем тоже, да. Но вот что-то все же получилось.
– А почему?
– Я думаю, что у каждого человека есть ангел-хранитель. Обязательно. Мы все время получаем какие-то“месседжи, откуда-то свыше. И самое главное – уметь прислушаться.
– Вы умели?
– Увы, далеко не всегда. Ведь пытаешься всегда объяснить, понять – что это за месседж. А надо просто поверить.
– Вы религиозный человек?
– Религия, по-моему, создает порядок. Вот его разрушили в 17-м году, и что стало?
– А в храм ходите?
– Я впервые зашла в православную церковь в Буэнос-Айресе. И в этот момент впервые в жизни (я, знаете ли, никогда не плакала, просто никогда) у меня начались рыдания. Слезы лились ручьем…
Моё мнение о человеке dzunik 15.02.2008 04:40:26
Огромное спасибо Богу, что Он посылает на землю таких людей. Читая книги и интервъю этой замечательной балерины, многое в жизни переосмысливаеш. Всегда восхищалась этой прекрасной женщиной. Очень бы хотелось иметь честь быть знакомой с ней лично. Но, к сожалению, я самый обычный человек, которому никогда эту мечту не исполнить, хотя мечтать всегда так приятно. Так хочется, чтобы таким людям никто в жизни не мешал творить и чтобы они как можно дольше радовали мир сиянием своей души.
Майя Анна 03.05.2015 06:19:04
Я часто мысленно общалась с Майей Плисецкой, восхищалась ею, очень любила ее, как балерину, как прекрасную русскую балерину. Ее глаза, руки, осанка всегда вызывали восхищение. А сегодня я просто осиротела.... ведь Майи не стало. Как же так? Слезы застилают глаза. Их не могу остановить и горе, которое не дает дышать.
Лучшие недели
Маргарита Назарова Посетило:74516
Михаил Жаров: и бандит, и князь, и милиционер Посетило:14217
Виктор Талалихин: Первооткрыватель ночных таранов Посетило:10971
