Самый политический рисовальщик

Его нередко именуют «ровесником XX века». Но, если придерживаться точных фактов, он оказался старше этого века, поскольку родился в XIX столетии и прожил в нем целых три месяца.

Природа и, если хотите, Бог наградили его завидным долголетием, позволив сохранить недурное здоровье, а главное — хорошую память. Он стал невольным очевидцем многих удивительных, незабываемых, великих и драматических событий.

О том, что запомнилось, о некоторых оставивших в истории след людях, встречах с ними и о собственной непростой творческой судьбе рассказывает художник-карикатурист Борис ЕФИМОВ, которому 28 сентября 2005 года исполняется 105 лет!!!

В пять лет меня могли убить

ГОРОД моего рождения — Киев, овеянный славой «матери городов русских».

Мой отец, выходец из малочисленной горской народности — татов, приехал в Киев с Кавказа уже взрослым человеком. В Киеве папа познакомился с красивой «дивчиной из Черниговщины». Они родили двоих мальчишек. Брат Михаил был старше меня на 2,5 года. Впоследствии он взял псевдоним Кольцов, стал известным журналистом, а я приобрел популярность как художник-карикатурист. Наша семья жила скромно, но безбедно. Отец не имел образования, но был трудолюбивым и хозяйственным человеком — мастером на все руки: он отлично тачал сапоги, портняжничал, столярничал, переплетал книги, мастерил чемоданы и портфели, чинил замки и часы.

Трудолюбие и уважение к людям мы с братом унаследовали от своих простых и честных родителей. Что я запомнил из раннего детства? Революцию 1905 года, еврейские погромы в Киеве. Помню, как однажды отец, пытаясь понять, что происходит на улице, стоял со мною на руках у окна и, когда началась стрельба, успел, к счастью, пригнуться: револьверная пуля пробила стекло точно в том месте, где за секунду до этого находилась моя голова.

Встреча с царем Николаем II

РАЗУМЕЕТСЯ, это была не личная встреча. Мне было 11 лет, мы жили в Киеве, и отец взял меня с собой поглядеть на царский кортеж. К моему удивлению, царь не имел на голове золотой короны, а на плечах горностаевой мантии. Он был в скромном военном кителе. Ехал в простом экипаже, снимая фуражку и кланяясь народу по обе стороны.

Через три дня после его приезда в Киев в оперном театре застрелили председателя Совета министров реформатора Петра Столыпина. Потом ему установили памятник, на котором было начертано: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия. Твердо верю, что затеплившийся на юго-западе России свет русской национальной идеи не погаснет, а вскоре озарит всю Россию».

Дебют

В МОЕЙ памяти прочно отпечатался весь революционный 1917 год. В феврале я жил в Харькове. Однажды пошел в театр на «Ревизора». Играли артисты Александринского театра. Во время действия на сцене появился какой-то человек с листком бумаги и взволнованным голосом произнес потрясшую всех новость: царь отрекся от престола Государства Российского, «дабы облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных в дни великой борьбы с внешним врагом».

Далеко не восторженно встретил октябрьский переворот мой брат Михаил Кольцов. Он уже работал профессиональным журналистом в Петрограде, а я к этому времени увлекся рисованием шаржей на тогдашних политических деятелей — депутатов Государственной думы — Милюкова, Хомякова, Родзянко. Шарж на последнего я отослал брату, и он напечатал его в роскошном журнале «Солнце России». Так начался мой дебют карикатуриста в политической сатире.

Коллонтай? А как это делается?

АЛЕКСАНДРА Михайловна Коллонтай — видная фигура в окружении «ленинской гвардии». Чрезвычайно эффектная женщина, блестяще образованная, умная и нравственно раскованная. Она написала книгу «Любовь пчел трудовых», в которой такие человеческие ценности, как любовь, брак, супружеская верность, семья, объявлялись устаревшими. По ее мнению, человеческое общество уподоблялось огромному пчелиному улью, в котором размножение происходило стихийно, неуправляемо, по случайному хотению. Я вспоминаю такой анекдот об Александре Михайловне. Знакомясь с кем-то, она протянула руку и отчеканила: «Коллонтай!» «А как это делается?» — последовал растерянный вопрос. «Пора бы знать! — с презрением заметила Александра Михайловна. — Не маленький».

Между прочим, я разговаривал с самой Коллонтай. Я собирался жениться на девушке, в которую был влюблен. И вот в цирке в Киеве, где оказалась на представлении Коллонтай, мы подошли к ней за советом. Она с улыбкой посмотрела на нас и сказала: «По-моему, достаточно любить друг друга, а скреплять ли эту любовь официально — решайте сами».

«Отдохните, Лев Давидович»

В КИЕВЕ в 1918 г. я впервые слушал выступление этого видного большевика — соратника Ульянова-Ленина. Наркомвоен Украины Подвойский, призывая толпу к порядку, кричал: «Товарищи! Соблюдайте тишину. У товарища Троцкого болит горло, ему трудно говорить». Гул мгновенно смолк. Троцкий, приложив в знак приветствия руку к козырьку фуражки с красной звездой, заговорил металлическим голосом опытного митингового оратора, отчетливо разносившимся по огромной площади.

Тогда мне и в голову не могло прийти, что через 6 лет я встречусь с ним в неформальной обстановке. Я подготовил к печати альбом карикатур, и крупный литератор, критик и искусствовед Вячеслав Полонский предложил показать его Троцкому для отзыва.

Лев Давидович приветливо встретил меня в своем кабинете председателя Реввоенсовета и написал такое предисловие к моему альбому: «Борис Ефимов — наиболее политический среди наших рисовальщиков. Он знает политику, любит ее, проникает в ее детали… Успехи Ефимова представляются замечательными, если принять во внимание, что он едва начал работать. Мы хотим надеяться, что Борис Ефимов имеет право на большее… Вот этого мы и желаем молодому художнику. 20 июля 1924 г. Л. Троцкий».

Это было написано, когда после смерти Ленина уже завязалась сложная борьба за власть и Троцкий был в оппозиции к Сталину.

А в феврале 1928 г. я увиделся с Троцким в последний раз. Его высылали в Алма-Ату. Контакты с ним были опасны, но В. Полонский предложил мне передать Троцкому какие-то книги, сказав: «Это будет повод для вас с ним попрощаться». В подъезде дома Троцкого дежурил сотрудник ОГПУ. Он подозрительно посмотрел на меня, однако пропустил в квартиру к опальному политику.

Помню фразу, произнесенную Троцким: «Вот вы — народ. Скажите, народ, за что вы меня высылаете?» Я оторопел от неожиданности и пробормотал первое, что пришло в голову: «Отдохните, Лев Давидович. Вам отдохнуть надо». Троцкий язвительно засмеялся, а потом заметил: «Не такое время, чтобы отдыхать»…

…Ему оставалось еще жить 12 лет.

«Посмотрите-ка на эту штукенцию»

С БУХАРИНЫМ — одним из виднейших теоретиков партии большевиков, автором книги «Азбука коммунизма» и, по выражению Ленина, любимцем партии, редактором газеты «Правда», я познакомился не в кабинете, а в коридоре редакции. На Николае Ивановиче была синяя сатиновая рубаха с черным галстуком, на ногах домашние туфли. Я рискнул показать Бухарину одну из своих карикатур. «Что ж, — сказал он. — Пожалуй, недурно! Мария Ильинична (сестра Ленина), посмотрите-ка на эту штукенцию»…

«Высшее счастье — это месть»

ОДНАЖДЫ в середине 20-х годов брат взял меня с собой на какое-то крупное партийное мероприятие в Большом театре. Вдруг Миша толкнул меня локтем и вполголоса сказал: «Обрати внимание на этого человека. Это фактически диктатор России». Я посмотрел с удивлением: «Какой диктатор России? Есть Ленин — председатель Совнаркома, Троцкий — председатель Реввоенсовета, Калинин — «всенародный староста» — председатель ВЦИКа… А это кто?»

Но, зная исключительную наблюдательность брата, его умение разбираться в окружающем, я стал с любопытством разглядывать Иосифа Виссарионовича — невысокого, с гладко зачесанной шевелюрой и рыжеватыми висячими усами. На нем был простой китель и помятые штаны, заправленные в хорошо начищенные сапоги. Говорил он медленно, негромким глуховатым голосом, без всяких ораторских приемов и почему-то не с трибуны, а стоя на краю сцены.

При газете «Правда» тогда выходил еженедельный литературно-художественный журнал «Прожектор». В нем печатались шаржи на известных людей. Мне предложили нарисовать шарж на Сталина. Рисунок, без признаков улыбки, принялась рассматривать Мария Ильинична Ульянова и наконец изрекла: «У него тут какая-то лисья рожа». Решили показать шарж заведующему секретариатом Генерального секретаря И. В. Сталина некоему Товстухе. Тот наложил резолюцию — «Не печатать!»

В 1920 г. мне довелось услышать рассказ, будто в узком кругу «вожди рабочего класса» рассуждали о том, что является для человека высшим счастьем. Г. Зиновьев патетически воскликнул: «Мировая революция!» К его мнению присоединился Л. Каменев. Н. Бухарин ответил: «Это благополучие моих близких и всего советского народа». Сталин резюмировал последним: «Высшее счастье для человека — это месть!» И твердо повторил: «Месть!» Со слов Троцкого, Ленин как-то сказал о Сталине: «Сей повар будет готовить партии только острые блюда».

Странно, но «месть вождя» обошла меня стороной. После ареста моего любимого брата в ночь на 13 декабря 1938 г. я уже приготовился к этапированию в ГУЛАГ — на меня быстро завели дело как на брата «врага народа», но вождь, как мне стало известно со временем, почему-то повелел: «Ефимова нэ трогать!» Я, видимо, нужен был ему на фронте политической сатиры. Я не встречался со Сталиным лично, но однажды разговаривал с ним по домашнему телефону. Он позвонил мне и сказал, что нужно срочно нарисовать карикатуру на американского генерала Эйзенхауэра, который намеревался послать войска в Арктику. Оригинал этой карикатуры до сих пор хранится у меня с пометками вождя и его соратника А. Жданова.

Фюрер обещал повесить

В 1934 ГОДУ мы с братом, возвращаясь из Парижа в Москву, проездом побывали в Берлине. Каким-то образом я однажды очутился на Вильгельмштрассе — улице, где располагались высшие правительственные учреждения. В этот момент она была заполнена множеством эсэсовцев в черных мундирах. Я замешкался в толпе и вдруг увидел группу людей, выходивших из рейхспрезидентского дворца. Среди них мне бросилась в глаза странная фигура — в зеленой плюшевой шляпе, защитного цвета дождевике и широких черных брюках. Под острым треугольным носом топорщилась щеточка усов. Из толпы радостно понеслось: «Хайль, Гитлер!» Вид у фюрера в плюшевой шляпе был недовольный и раздраженный. Какой-то эсэсовец бросил на меня ледяной взгляд. Я счел за благо не задерживаться и быстро покинул улицу…

Фюрера я рисовал всю войну, а он за это, как я слышал, обещал меня повесить, как только доблестные немецкие войска войдут в Москву.

«Плохо! Оч-чень плохо!»

КОНЕЦ 1922 г. Помню, брат взял меня с собой на квартиру к Осипу и Лиле Брик, чтобы вместе с друзьями и знакомыми послушать Маяковского — он читал свою новую поэму «Про это». В огромной комнате собралось человек сорок. Поэт встал из-за маленького столика, на котором лежала рукопись и, почти в нее не заглядывая, стал читать своим красивым басом, темпераментно и выразительно. Я слушал внимательно, но вскоре обнаружил, что ничего не понимаю. Искоса поглядел на других слушателей и, к своему ужасу, увидел на их лицах вдумчивое, понимающее выражение…

Через год мы встретились в журнале «Огонек». Поэт принес в редакцию стихотворение «Мы не верим» — отклик на бюллетень о болезни В. И. Ленина.

Ему попалась на глаза одна из моих карикатур. «Ваш рисунок?» — обратился он ко мне. «Мой, Владимир Владимирович». — «Плохо». Я недоверчиво улыбнулся на прямое, безапелляционное высказывание. А он взял мою вторую, потом третью карикатуру. И слышу — снова чеканит: «Плохо! Оч-чень плохо!»

Такой был Маяковский в вопросах искусства. Не любил и не считал нужным дипломатничать, кривить душой, говорить обиняками.

Не перечислить всех моих встреч с Маяковским. Я видел его разным — в веселом настроении, балагурящим, шутливым, остроумным. Видел угрюмым, угнетенным, подавленным.

В феврале 1930 г. я присутствовал на открытии выставки Маяковского «20 лет работы». Зал заполнила молодежь — рабфаковцы, вузовцы, комсомольцы. Не было лишь руководителей писательской организации.

Поэт был угрюм. Он сказал: «Я думаю, что нам незачем больше ждать этих бород и первачей. Я рад, что здесь молодежь, что меня читаете вы».

И Маяковский прочел вступление к своей новой поэме «Во весь голос». Я испытал искреннюю скорбь, когда в редакции «Известий» дежурный редактор, некто Черномордик, поморщившись, сказал: «Что?! Маяковский застрелился? Наверное, был пьян. Ну что ж. В хронику происшествий. Пятнадцать строк»…

Застрелившегося Маяковского я тоже видел — безмолвного и неподвижного, в его тесном рабочем кабинете, на узенькой кушетке…

Поэта кремировали в Донском крематории, а грузовиком, на котором везли гроб с телом Маяковского, управлял мой брат Михаил Кольцов.

Ждать и надеяться

КОНЕЧНО, я мог бы еще долго рассказывать о людях — достойных и не очень, с которыми меня сводила жизнь. Но закончу рассказом о своем брате, которому я был очень многим обязан в жизни.

С естественным интересом и любопытством начинающего, но уже определившего свое призвание журналиста мой брат наблюдал за событиями Октября. Он был далек от враждебного настроя к новой власти, которым проникнуты «Окаянные дни» Ивана Бунина, но и не разделял безудержного восторга Владимира Маяковского. Ближе всего ему была позиция американского журналиста Джона Рида, написавшего интереснейшую книгу «Десять дней, которые потрясли мир». Тот, не проявляя глубокого понимания учения Маркса — Энгельса, был просто захвачен бунтарской романтикой переворота. Вот и Кольцов был увлечен революционной дерзостью немногочисленной партии большевиков, смело взявшей в свои руки власть в огромной, взбудораженной, бушующей стране. Брата притягивали возвышенные революционные призывы большевиков, однако в действиях партии ему нравилось далеко не все.

Талантливое перо Михаила было немедленно востребовано новой властью. Он быстро выдвинулся в передовой авангард выдающихся советских журналистов. Его избрали членом-корреспондентом АН СССР, депутатом Верховного Совета РСФСР. Правительство, не без согласия Сталина, направило Кольцова в Испанию, где шла гражданская война между приверженцами Республики и сторонниками фашистской диктатуры генерала Франко.

На самой вершине всенародной известности оригинального и смелого фельетониста, очеркиста, только что вернувшегося из Испании с великолепной книгой «Испанский дневник», Михаила Кольцова по лживому доносу арестовали, осудили и расстреляли. Для меня гибель брата стала величайшей трагедией.

В 2003 г. Зураб Церетели создал скульптурную композицию «Братья» — обо мне и Кольцове, в память о нашем нерушимом кровно-духовном союзе.

За прошедшие десятилетия во многих газетах и журналах в СССР и за рубежом были опубликованы тысячи моих сатирических рисунков на самые актуальные и злободневные темы. Было выпущено немало альбомов моих карикатур. В 1950 и 1951 гг. за альбомы «Фальсификаторы истории» и «За прочный мир, против поджигателей войны» я был дважды удостоен почетной Сталинской премии.

Когда-то поэт Роберт Рождественский написал стихотворение, в котором были строчки: «Не только груз — мои года, мои года — мое богатство». Я мог бы перефразировать его слова по-своему: «Не только богатство мои года, мои года — тяжкий груз». Разве не тяжелым грузом лежит на душе сознание, что никого-никого не осталось на белом свете из моих многочисленных друзей старшего поколения, хороших знакомых, добрых приятелей, живших рядом со мной, товарищей и коллег по работе в газетах и журналах, спутников по фронтовым путям-дорогам…

Почти все они ушли в «мир иной», оставив меня своим представителем на белом свете. И не страшно ли, что, рассказывая о событиях прошлого, я не могу сослаться ни на одного живого очевидца…

Считаю огромной удачей, что мне удалось в 2000 г., на пороге своего 100-летия, опубликовать книгу воспоминаний «Десять десятилетий». Помощником в ее написании был мой дорогой приемный внук Виктор. Сейчас я живу с ним и его очаровательной женой Верочкой — актрисой Театра имени Пушкина. Но у меня есть и обширная «родная» родня — сын Михаил, продолжатель нашего ефимовского рода, внук Андрей и множество других родственников. Нас всех связывают искренние, сердечные отношения.

ЧТО мне пожелать читателям «АиФ. Долгожитель»? Естественно, здоровья, благополучия, успехов, жизненного оптимизма. Любимым моим девизом были и остаются самые замечательные слова в истории человечества, высказанные французским писателем А. Дюма в романе «Граф Монте-Кристо», — «ЖДАТЬ И НАДЕЯТЬСЯ».

Лучшие недели

Артур Ваха. Биография Посетило:11344

Рождение первенца в 70-летнем возрасте Посетило:11800

Сколько весит самый большой в мире арбуз? Посетило:33314