Последняя любовь буревестника

Петроград, лето 1919 года

…ВЧЕРАШНИЕ черновики бесследно сгинули в огромной куче бумаг. Разве можно что-то найти в этаком беспорядке! Горький раздраженно загасил окурок в переполненной пепельнице. День явно не задался, и, пожалуй, поработать толком сегодня не получится. Он прислушался к звону посуды в столовой. Его огромная квартира на Кронверкском проспекте, 23, скорее напоминала коммуну — людей было много, кто-то жил постоянно, а кто-то временно. К тому же к обеду и к чаю всегда сходились гости — за стол садилось не меньше 15 человек. Горький всегда был чрезвычайно хлебосольным хозяином.

Хозяйкой в квартире считалась Мария Федоровна Андреева — бывшая звезда Московского Художественного театра, бывшая любовница Саввы Морозова, наконец бывшая гражданская жена его, Горького. С нею — ее секретарь и возлюбленный Петр Крючков. Потом еще художники Валентина Ходасевич и Иван Ракицкий. В угловой комнате жила молоденькая Маруся Гейнце по прозвищу Молекула, сирота… Живали и многие другие, которым некуда было пойти. Горький помогал всегда и всем — и в ссылке в Арзамасе, и на Капри.

Он был очень известен и популярен на Западе (там его считали преемником Толстого) и получал огромные гонорары, две трети которых раздавал — дальним родственникам, знакомым, родственникам знакомых и знакомым родственников. Страшной зимой 1919 года к нему часто приходили за помощью ученые, писатели, актеры, художники — голодные, в обносках, и он помогал: выбивал пайки, справки, свидетельства… Пришла молоденькая поэтесса, плакала: грудной ребенок, молоко пропало. Горький немедленно написал письмо в соответствующее учреждение, а чтобы ускорить дело, намекнул, что речь идет о его незаконнорожденном ребенке. Это сработало, и тогда к Горькому косяком пошли молодые мамаши. Вскоре ответственный за молоко товарищ взбунтовался и заявил, что не в состоянии обеспечивать молоком такое количество детей Горького, а самому писателю следовало бы постыдиться — при его статусе!

Горький бросил копаться в бумагах и прислушался. Гулко хлопнула входная дверь, послышались призывы: «Дука, выходи, Корней пришел!» «Дука» — это было его, Горького, прозвище. Он привел себя в порядок и вышел в столовую. Его там уже ждали.

— Вот, познакомьтесь, — мягко сказал Чуковский, — это Мура, Мария Игнатьевна Закревская, прошу любить и жаловать.

В левой стороне груди стало горячо и щекотно, Горький даже сам себе удивился.

Хотя удивляться было нечему, Мария Игнатьевна Закревская была во всех отношениях необыкновенной женщиной. Старинного дворянского рода, прекрасно образованная, умная, дальновидная и чрезвычайно привлекательная. Восемнадцати лет она вышла замуж за барона Бенкендорфа, родила ему двух детей. После революции детей она отправила в эстонское имение в Каллиярв. Вскоре туда же, спасаясь от большевиков, уехал муж. А сама Мура осталась в Москве: она влюбилась в английского дипломата Брюса Локкарта.

Лучшие дня

Александр Василевский. Биография Посетило:14718

Самое большое количество одновременно удерживаемых рекордов Посетило:9315

'Стиль Тонета' Посетило:8403

На самом деле Локкарт был разведчиком, он оказался замешан в так называемом «заговоре послов». Много лет спустя выпустил книгу под названием «Воспоминания британского агента», и по мотивам этой книги в Голливуде сняли шпионский фильм. Главными героями были, разумеется, Локкарт и Мура Закревская. Когда начался «красный террор», Локкарта арестовали, а вслед за ним на Лубянку попала и Мура. Впрочем, ее скоро выпустили: в тюрьме она умудрилась соблазнить знаменитого чекиста Петерса, который был тогда правой рукой Дзержинского. А Локкарта вскоре обменяли на арестованного в Лондоне советского дипломата Литвинова.

Закревская оказалась в Москве совершенно одна, без денег и документов. В апреле 1919 года она узнала, что ее муж убит в Эстонии. Мура понимала, что надо забирать детей, которые остались теперь на попечении старой гувернантки. Но куда забирать и на что жить?

Она перебралась в Петроград, где у нее со старых времен были какие-то знакомые, ютилась по углам и лихорадочно искала работу. Кто-то надоумил ее пойти к Чуковскому, который работал в издательстве «Всемирная литература». Мура пришла к нему просить переводов: она прекрасно знала английский и хотела переводить Уайльда и Голсуорси. Корней Иванович переводов ей не дал, зато поручил конторскую работу, с которой Мура справлялась великолепно. И когда Горький посетовал, что совсем замучился без грамотного секретаря, Чуковский и привел к нему Муру. Ее английский был очень кстати: Горький постоянно писал письма известным зарубежным писателям и общественным деятелям с призывами о помощи голодающим русским интеллигентам.

Очень скоро Мура поселилась у Горького. Она быстро привела в порядок все бумаги писателя, а поскольку другие обитательницы горьковской коммуны отнюдь не стремились заниматься хозяйством, Мура взяла на себя и это. Сын Горького Максим, приехав из Москвы, был потрясен, найдя квартиру отца в идеальном порядке: «Ну вот, наконец-то! — сказал он. — Появился завхоз, и прекратился бесхоз».

Мура уверенно заняла место хозяйки, Мария Федоровна Андреева тактично отдалилась. Впрочем, надо заметить, что Мура очень быстро установила с ней прекрасные отношения. Никакой ревности не было, хотя Андреева, прекрасно знавшая Горького, уже поняла, что Мура занимает главное место не только за обеденным столом, но и в сердце хозяина квартиры.

Великий русский советский писатель Максим Горький все-таки в первую очередь был мужчиной. В общем, он серьезно влюбился в Закревскую. И, похоже, прекрасно отдавал себе отчет, что эта любовь будет последней. Он был вовсе не стар — всего 52, но серьезно болен. Одного легкого у него не было, так как в молодости он стрелялся из-за несчастной любви и вместо сердца попал в легкое. А второе он уже прокурил почти дотла.

Муре было 27 лет. Она всегда знала, что ей нужно, и знала, что сможет добиться этого рано или поздно — уговорит, очарует, соблазнит, расставит по полкам и выстроит по стенке. Нет, она вовсе не была безнравственной, просто для нее не существовало преград. Ее необыкновенная внутренняя сила восхищала Горького, и с каждым днем Мура становилась ему все дороже. Он просил ее рассказывать о муже, о Локкарте, особенно — о детях, которые остались в эстонском имении. Думал: ей бы кутаться в кружева и смотреть на него вопросительно, ожидая решения своей судьбы. А она — нет, ни от кого ничего не ждет и ничего не просит.

* * *

В СЕНТЯБРЕ 1920 года в Петроград приехал знаменитый писатель Герберт Уэллс и остановился в квартире у Горького. Самое большое впечатление на зарубежного классика произвела Мура. «Она была одета в старый британский армейский плащ цвета хаки и поношенное черное платье, — вспоминал Уэллс. — Ее единственная шляпка представляла собой некий скрученный черный лоскут — чулок, я думаю, — и все же она была великолепна. Она засовывала руки в карманы своего плаща, и казалось, что эта женщина не просто готова бросить вызов миру, но и способна навести в нем порядок. Она была моим официальным переводчиком. И предстала передо мной прекрасной, несломленной и обаятельной. Я влюбился в нее, я ухаживал за ней, и однажды ночью в ответ на мою мольбу она бесшумно порхнула через переполненные комнаты горьковской квартиры в мои объятия…»

Конечно, Мура тогда и предположить не могла, что эта случайная связь много лет спустя сыграет большую роль в ее жизни. Просто ей всегда нравилось ощущение власти над мужчинами, особенно такими влиятельными и знаменитыми, как Уэллс. Но, надо заметить, несмотря на измены, она все же сохраняла преданность Горькому. Не верность, а именно преданность до самой его смерти.

Мура все время рвалась к детям, в Эстонию, — она не видела их уже больше трех лет. Законным путем она попасть туда не могла, у нее не было эстонского паспорта. Оставался только один путь — нелегальный. В декабре 1920 года вместе с другими нелегалами Мура попыталась перейти границу по льду Финского залива. Никто не знал подробностей этого перехода. Сама она говорила только одно: «Было скользко, было холодно. Было темно и страшно». Горькому позвонили из бюро ВЧК на Гороховой и сообщили, что его секретарь Мария Закревская, по мужу Бенкендорф, задержана при попытке перехода государственной границы. Благодаря хлопотам Горького (и, конечно, старого знакомого чекиста Петерса) ее выпустили, и она отправилась в Эстонию на поезде. Как только Мура вышла на перрон в Таллине, ее арестовали эстонцы и предъявили обвинение в том, что она советская шпионка, любовница большевика Горького и чекиста Петерса.

Адвокат Муры оказался большим поклонником Горького и сумел вытащить ее из тюрьмы. Но виза вот-вот кончится, и тогда ее вышлют из Эстонии. Эстонцы плохо знали Муру: она успела заключить фиктивный брак с гражданином Эстонии бароном Николаем Будбергом. В качестве баронессы Будберг она стала абсолютно свободной в своих передвижениях. В Петроград ей возвращаться было уже ни к чему: Максим Горький сам собирался в Европу. Он явно мешал большевистскому правительству, но тронуть его боялись: всемирная слава все-таки. Ленин под видом заботы о здоровье пролетарского писателя писал ему: «Уезжайте! А не то мы вас вышлем».

Горький вместе с обитателями своей коммуны выехал в Берлин. Вскоре туда приехала Мура — с мужем, с которым она тут же, в Берлине, и рассталась, чтобы никогда больше не встречаться. Вместе с Горьким Мура перебралась в Сорренто и поселилась на вилле «Иль Сорито». Это было обширное поместье, принадлежавшее неаполитанскому герцогу. Со своими огромными гонорарами Горький вполне мог себе позволить оплачивать аренду роскошной виллы.

В Сорренто они прожили несколько лет. Два раза в год — зимой и летом — Мура уезжала к детям в Эстонию. Однажды, как раз во время ее отсутствия, в Сорренто приехал Ходасевич с женой, Ниной Берберовой. Оценив обстановку, Берберова примерилась было занять Мурино место, но не тут-то было: вся огромная семья-коммуна Горького единодушно выступила против нее. Все-таки Закревская была совершенно необыкновенной женщиной: ее любили абсолютно все, даже Екатерина Пешкова, законная жена Горького. Мура крепко держала в руках весь горьковский табор, всюду успевала и была всем необходима, особенно самому Горькому.

Его любовь к Муре была страстной и мучительной, по крайней мере, для него самого. В Сорренто Горький почувствовал, что Мура как-то отдаляется от него. Он не знал, что каждый раз, когда она ехала к детям в Эстонию, «по дороге» обязательно заезжала в Лондон — к незабвенному Брюсу Локкарту.

* * *

ЛЕТОМ 1925 года Мура привезла в Сорренто детей — Таню и Павла. Горький сразу подружился с ними и с увлечением играл в «козлят» и «могилу Наполеона». Когда-то и у самого Горького была дочь Катя. Она умерла совсем маленькой. А десятилетняя Таня была так похожа на Муру…

Закревская повезла детей обратно в Эстонию, и вскоре Горькому пришло письмо: «Я почувствовала, что не влюблена в вас боле…» Впрочем, вскоре она вернулась, и все пошло вроде бы по-прежнему. Но трещина осталась и с каждым днем увеличивалась все больше. А в 1928 году Горький принял решение вернуться на родину.

Его давно звали: Сталин возлагал большие надежды на всемирно известного Буревестника революции. Мура в Россию не поехала, зато приняла на хранение и увезла в Лондон огромный архив Горького, его многолетнюю переписку с самыми разными людьми, что было весьма опасно, поскольку ставило ее под удар НКВД. Но Мура никого не боялась. Она действительно была предана Горькому и смогла сохранить его архив, а под конец жизни уничтожила опасные бумаги, чтобы они не попали в руки спецслужб.

Когда Горький приехал в Москву, его в буквальном смысле несли на руках. Сталин поселил его в роскошном особняке Рябушинского, специально для Буревестника там сделали шикарный ремонт. А Горький чувствовал себя там отвратительно. Говорил: «Тут хозяин не я, а Моссовет». Пять лет он провел в этом доме как пленник. Сталин был очень недоволен Горьким: он ожидал от него грандиозного романа, посвященного отцу советского народа, романа, который прогремел бы на весь мир, но так и не дождался.

А Мура Закревская жила в Лондоне. Встретилась там с Уэллсом и Локкартом. Англичане были поражены тем, что эта русская красавица могла выпить такое количество неразбавленного джина, какое не под силу и бывалому матросу, и совершенно не опьянеть. Мура могла перепить кого угодно. Кстати, уже в весьма преклонных летах каждое ее утро начиналось со ста граммов водки, и только потом женщина принималась за завтрак.

Уэллс упорно звал Муру замуж, но та отказывалась. Даже поселиться в его доме не хотела. Говорила: «Ну я ведь здесь, по соседству, совсем рядом. Ты позовешь, и я приду». Она часто ездила к детям в Эстонию, а по дороге заезжала в Москву — к Горькому. Уэллс об этом не знал, но страшно ревновал. А когда, приехав в Советский Союз и посетив Горького, он обнаружил на его письменном столе отлитый в бронзе слепок с руки Муры, то пришел в настоящее бешенство.

Мура же все отрицала и продолжала тайно ездить к Горькому. Была ли это любовь, старая привязанность или вечная преданность — кто знает. Она как-то сказала: «Уэллс не пропускает ни одной юбки. Такого бабника мир не видел, не знал. А вот Горький — когда он с тобой, такое впечатление, что в мире других женщин не существует даже теоретически».

Когда летом 1936 года Горький внезапно тяжело заболел, Мура была рядом с ним. Он умер у нее на руках. Ходили слухи, что его отравил Сталин, а отраву поднесла не кто иная, как Мария Закревская.

Кем же была на самом деле Мария Игнатьевна Закревская, она же Бенкендорф, она же Будберг? Может быть, просто женщиной, которая любила и была любима?

…Герберт Уэллс в конце концов узнал, как Мура водила его за нос. И тогда он написал: «Мура — та женщина, которую я действительно люблю. Я люблю ее голос, само ее присутствие, ее силу и ее слабости… Я люблю ее больше всего на свете, и так будет до самой смерти. Нет мне спасения от ее улыбки и голоса, от вспышек благородства и чарующей нежности, как нет мне спасения от моего диабета и эмфиземы легких. Моя поджелудочная железа не такова, как ей положено быть. Вот и Мура тоже. И та и другая — мои неотъемлемые части, и с этим ничего не поделаешь».

Лучшие недели

Александр Давыдов: Личная жизнь Посетило:26299

Маркиз де Сад: Воспевая секс-свободы и насилие Посетило:11123

Успех ресторанного бизнеса Посетило:114080