"Изменять себя, не изменяя себе'
поэтессаЕе называют продолжательницей традиций Марины Цветаевой и одной из самых ярких и талантливых поэтесс нашего времени.
07.03.2010
Ее стихи издаются не только в России, но и в Европе и в США. Сегодня Вера Павлова живет между Москвой и Нью-Йорком. А сейчас, когда вы читаете эти строки, новая книга Веры Павловой If There Is Something To Desire уже появилась на прилавках американских магазинов и успела вызвать восторженные рецензии. Что в этой книге? Любовь во всех ее проявлениях, включая самые интимные ее грани, тоска по "родненьким", как чувственно называет писательница своих близких, и, конечно, неисчерпаемая женственность. Нам повезло: Вера Павлова, так редко дающая согласие на интервью, все же ответила на самые сокровенные вопросы нашего корреспондента.
– Вера, существует расхожее мнение, что современный литератор пишет о себе… Согласны ли вы с ним?
– По сути, о себе пишут все. Ничего другого человек рассказать не может. Даже если он выдумает другую планету, он все равно расскажет что-то о себе. Это еще интересней: найти автора там, где он старательно прячется. А я даже и не прячусь.
– А как много у вас "Я"?
– Раздвоением личности я не страдаю, и надеюсь, что "Я" у меня одно. Но также надеюсь, что оно меняется. И одна из главных целей моего существования – изменять себя, не изменяя себе. Такой вот простой девиз. Меняться, сохраняя при этом стержень, преемственность.
– Стихи бывают придуманные и ниспосланные свыше. Вы когда-нибудь себя ловили на придумывании?
– Очень страшно начать придумывать. Потому что для поэта это равнозначно лжи. Приходится все время за собой следить и ловить себя за руку. Существует ведь и другой страх – перестать писать. Когда не пишешь, это очень страшно. В этот момент есть опасность начать симулировать творческий акт. Тут нужна большая выдержка. Не придумывать. Или честно признаться себе, что придумала, и вычеркнуть.
– В вашем творчестве преобладает тема любви, причем эротическая ее составляющая. Вы уже об этом все рассказали или вам есть еще что сказать?
– Я бы обозначила эту тему несколько иначе: как из девочки получается женщина. При правильном ходе обстоятельств это происходит всю жизнь. Не в первую ночь, не с первым любовником. Женщина становится женщиной до самой смерти, если все идет как надо. Так что давайте лучше назовем эту тему темой женственности. Она включает не только эротическую любовь, но и любовь к детям, к родителям. Я сейчас чувствую себя осью симметрии между старшим и младшим поколениями, все лучше понимаю и своих родителей, и своих дочерей. И благодаря этому – саму себя, то, что со мной было, то, что меня ждет.
– А вас не пугают мысли о старости?
– В новой книге, которую я складываю прямо в эти дни, очень много стихов о старости – хочется нанести ей упреждающий удар. Заглянуть одним глазом, что там, за углом. И знаете, что удивительно? Глава о старости оказалась самой просветленной. Такое ощущение, что я жду ее прихода, чтобы отдохнуть и насладиться красотой мира.
– Есть ли в вашем творчестве место так называемой гражданской лирике?
– Да, в новой книжке будет несколько стихотворений о родине. Это слово появилось в моих стихах в последние годы, когда я стала уезжать в Америку надолго. Мой муж – американец, ему здесь лучше. Моя мудрая дочь, когда я разнылась в очередной раз на тему "хочу домой", сказала мне: "Мать, ты должна быть там, где лучше твоему любимому мужчине".
– Как вы относитесь к родине?
– Пока я уезжала из России на месяц-два, я браво заявляла, что родина – это мужчина, которого ты любишь. И в общем-то все сходилось. Но сейчас, когда я уехала на полгода, я поняла, что родина – это также твои старики, дети и друзья. Родина – это родненькие, твои родненькие. И не нужно мне ни березок, ни рябинок – ничего мне не нужно, только мои родненькие. И там, где я смогла бы собрать их в одну кучу, там и была бы моя родина. Я совершенно восхитительно встретила этот Новый год: на крыше 36-этажного небоскреба с видом на Центральный парк. Мы стояли там с шампанским, у наших ног плескался фейерверк, и это было просто детское счастье. И я вдруг поняла: сейчас бы на эту крышу еще 20-30 человек, которых я люблю, – и вот она, родина.
– Вы уже впитали в себя атмосферу Нью-Йорка? Можно ли сказать, что это ваш город?
– Это не просто мой город, это – самый мой город! Мне нигде так хорошо не живется, как в Нью-Йорке. Но чем лучше мне тут, тем больше я скучаю по близким, которые – далеко. Радостью так хочется делиться!
– Как у вас складываются отношения с книгами, написанными на английском языке?
– В Нью-Йорке я в основном читаю по-английски. Перечитываю книжки, которые знаю наизусть с детства. Это наслаждение несравнимо ни с чем. Перечитать Твена, Кэролла, Сэлинджера по-английски – это дорогого стоит, и я купаюсь во всем этом, обливаясь слезами умиления. А вот говорить по-английски для меня пока – мучение. Я перфекционистка, мне стыдно мычать, а по-другому пока не получается.
– Про родной язык вы пишете: "…русский язык в глотке, острый, как аппендицит". Действительно ли он такой острый, что им очень точно можно все выразить?
– Да. Русским языком можно выразить все. Но тут я другое пыталась передать. Эти строки – о мучительном счастье творчества.
– Правда ли, что ваша фотография публиковалась в журнале Playboy?
– У меня очень умная судьба, и я в основном ее слушаюсь. Но иногда у меня бывают "закидоны", когда я что-нибудь пытаюсь делать по своей воле. Или по чужой – что еще хуже. И вот какой-то человек сказал: "Тебе надо напечататься в Playboy", – и договорился, были даже сделаны какие-то фотографии. Артем Троицкий тогда спросил, глядя на снимки: "Кто это – поэтесса или модель?" В общем, и комплименты я получила, и публикация была уже почти готова, как вдруг в журнале закрыли литературную секцию. Судьба мне сказала: дорогая, в стороночку!
– Вы сказали, что судьба ведет вас по какой-то заданной дороге. Как вы это чувствуете?
– Я научилась слушаться судьбу. Я иду, меня ведут за ручку. И я верю, что ведут туда, куда надо.
– Вы по жизни оптимист или пессимист?
– Я фаталистка. Если что-то произошло, значит, так надо; значит, терпим.
– Вы говорите, что вас ведет какое-то наитие. С другой стороны, "А я сама судьбу пряду, и не нужны помощницы"… Значит, все-таки сами прядете?
– Ну, если мы будем меня по строчкам ловить на противоречиях…
– Но вопрос в том, довольны ли вы, как вы ее спряли, или этот процесс еще не завершен?
– Конечно, он еще не завершен. Но, кажется, все получается очень красиво, стройно и гармонично. Настолько стройно, что существует даже мнение, что Вера Павлова – PR-проект. Не раз говорилось, что есть какой-то человек, который выстраивает стратегию моего поведения. Как это делается, например, в отношении эстрадных артистов. На мой взгляд, это какое-то наваждение нашего времени, когда кажется, что успех может быть только сфабрикованным. Когда думается, что если у поэта есть читатель, то, наверное, с этим поэтом что-то не так. Мы настолько привыкли к дутым репутациям, что успех кажется нам подозрительным.
– Как вы даете название своим книгам? Уложить большой смысл в пару слов непросто. Легко ли это вам дается?
– Нечеловеческим трудом. Это одна из самых сложных задач – допытаться у книги, как она называется. Если внимательно посмотреть на ребенка, видно, как его зовут. И книга уже знает, как она называется. А ты – еще нет. Все мои книги сказали мне, как они называются. Я не придумывала их названия. А вот та, которую я сейчас складываю, пока не сказала. И так она меня мучает – ужасно. Как неназванный ребенок.
– Каким вы представляете себе читателя, который будет знакомиться с книгой If There Is Something To Desire?
– Эта книжка нацелена на нерусского американца. Мы внушали нашим издателям: у вас будет больше потенциальных читателей, если мы сделаем книгу на двух языках, – вы получите студентов, изучающих русский язык, русских иммигрантов. Они сказали: "Нет. Мы делаем американского поэта". Ну, делайте. Своего американского читателя я представляю себе довольно смутно, хотя я с ним уже встречалась, потому что часто выступала в университетах перед англоговорящей публикой. Я читала по-русски, переводчик – по-английски, а я смотрела на реакцию. Реакция была очень живой. Иногда – плачущие девушки, совершенно такие же, как в Москве или, допустим, в Перми или Мурманске. Сейчас началось цитирование в блогах. Причем люди воспринимают книгу как стихи, написанные по-английски. Им даже в голову не приходит, что это перевод!
– Как вы оцениваете качество этого перевода?
– Лучшего быть просто не могло, потому что, во-первых, мы (перевел книгу на английский язык муж Веры Стивен Сеймур – Прим. ред.) прожили эти стихи вместе, то есть переводчику доподлинно известен жизненный контекст. Во-вторых, мы обсуждали каждое слово. Шутка ли: работа над переводом заняла семь лет!
– Может ли российский поэт заработать на жизнь творчеством?
– Нет. Все поэты вынуждены ходить на службу. И очень часто – на ту, которая мешает писать стихи. Например, связанную со словом. Чем больше ты пишешь "на сторону", тем больше это мешает писать стихи. Лучше разгружать вагоны, чем писать статьи в газету.
– Вам в этом плане, насколько я понимаю, повезло…
– Очень! Даже совестно: мне никогда не приходилось ни разгружать вагоны, ни писать статьи. Все та же судьба распорядилась так, чтобы я делала только то, что люблю: писала стихи, пела в церковном хоре, вела детскую поэтическую студию.
– А любит ли Вера Павлова готовить?
– Нет, не люблю. Хотя могу какие-то дежурные 20 блюд приготовить. Это я тоже оставляю на старость, как и писание стихов для детей. Состарюсь, куплю поваренную книгу и научусь делать дрожжевое тесто.
– А кто сейчас хозяйством занимается?
– Я. Но я абсолютно не разделяю цветаевский ужас перед бытом. Быт – прекрасная вещь, потому что он позволяет получить немедленный удовлетворительный результат: ты убрала – и у тебя чисто, ты сварила – и твои дети сыты. Кроме того, домашние заботы оставляют совершенно свободной голову.
– Тогда, может быть, вы поделитесь секретом, как стать идеальной женой?
– Я никогда не была идеальной женой, но я догадываюсь, как это сделать. Подозреваю, что быть идеальной женой – это предоставить мужу полную свободу. Ужасные слова сказал как-то Володя Сорокин: "Идеальный брак – это искусство не замечать друг друга". Боюсь, что в этом есть доля истины.
– В прессе столько прекрасных отзывов о ваших произведениях! Вы как, не воспарили от этого?
– Все, что меня окружает, делится для меня на то, что помогает писать, и на то, что писать мешает. Публичное внимание – не важно, хула это или похвала, – мешает. Оно создает какие-то шумовые помехи, отвлекает, разрушает сосредоточенность.
– А если бы было молчание?..
– Не знаю, не пробовала.
– Ну, то есть все-таки приятно?
– Да, развлекает… Одна чудесная женщина сделала мне царский подарок – мой личный сайт, и я начала получать письма от читателей. Они милые такие! Пишут: прочитали ваши стихи, решили пожениться. Благословите. Я благословляю. А другие обо мне заботятся: "Читала ваши стихи и удивляюсь, как вы до сих пор не повесились? Как вам это удается?" Объясняю, как мне это удается. Надеюсь, и вам объяснила, да?..
– Вера, а у вас не было когда-либо желания воскликнуть: "Ай да Павлова, ай да сукина дочь!"?
– Каждый раз, когда я заканчиваю стихотворение, я, во-первых, мысленно восклицаю "ай да сукина дочь!" и, во-вторых, неизвестно кому говорю "спасибо". Когда мне что-то особенно нравится, я плачу над собственными стихами. Такое тоже бывает, но редко. И это самые лучшие стихи.
Лучшие недели
| Мария Шарапова: рождённая побеждать Посетило:43972  |
Мастер эксцентрики и гротеска Посетило:31761  |
Альберт Эйнштейн: Гений, бунтарь и гражданин мира Посетило:307995  |