Глеб Панфилов
/Gleb Panfilov
/
ОПАСНАЯ ТЕМА
РежиссерЕсли первые фильмы Панфилова рассказывали о рождении таланта, о том, как в маленьком человеке пробуждается художник, то в «Теме» сюжет развивается как бы от обратного: здесь талант покидает художника и драматизм ситуации состоит в том, художник это понимает.
18.07.2004
Комсомольский функционер Глеб Панфилов приехал из Свердловска в Москву, поступил во ВГИК, затем учился на Высших режиссерских курсах у Григория Козинцева, поставил такие оригинальные картины, как «В огне брода нет» и «Начало». Плоть от плоти коммунистической системы, Панфилов, однако, выражал взгляды той части молодой интеллигенции, которая считала, что систему можно и нужно улучшить, сделать более гуманной, придать ей «человеческое лицо». И в лучших своих работах он сумел стать если не судьей, то, во всяком случае, талантливым критиком этой бесчеловечной системы.
Само собой разумеется, что путь Панфилова в кино не был легким: уже дебют режиссера привлек внимание критики и любителей кино небанальным подходом к теме искусства и революции. Фильм «Начало» столкнулся с серьезными претензиями ленинградского партийного руководства. Режиссеру пришлось менять финал картины — сделать его более оптимистическим. И конечно, мечта всей жизни Панфилова и Чуриковой — поставить «Жанну д’Арк» — встретила решительное неприятие кинематографического начальства.
Однако главная баталия разыгралась вокруг его картины «Прошу слова» (1976) — истории обыкновенной женщины, ставшей председателем горсовета. Это был своего рода парафраз классики советского кино — фильма «Член правительства», воплощавшего идею Ленина о том, что каждая кухарка может управлять государством. Абсурдность этой идеи для многих стала вполне очевидна лишь в 60-е годы.
Елизавета Уварова — известная спортсменка, чемпион по стрельбе, получает за свои спортивные достижения теплое местечко — председателя профкома фабрики, а затем становится и председателем горсовета в небольшом промышленном городе. Автор показывает тип малообразованного, несведущего в делах фанатика. Уварова, конечно, хочет сделать что-то хорошее, полезное для города и его жителей, но она не обладает ни профессиональными знаниями, ни жизненным опытом, необходимым для такой ответственной работы. Уварова показана как некий реликт сталинской эпохи: она готова посвятить работе не только всю себя, но и интересы своей семьи.
Фильм начинается с эпизода, когда Уварова, сразу после трагической гибели сына, выходит на работу — факт, который вызвал негодование у зарубежных зрителей. Картина, правда, была продана только в соцстраны. С другой стороны, Елизавета рыдает при известии о гибели Сальвадора Альенде, тогда как ее муж, как и большинство советских людей, воспринимали этот факт абсолютно равнодушно. «А я подумал, что-то с мамой случилось», — восклицает он в ответ на бурную реакцию жены. Для Уваровой же лучший способ успокоиться — это пойти пострелять в тире или почитать сочинения Ленина!
Сам Панфилов рассказывал, что именно история женщины, вышедшей на работу после смерти сына (факт, имевший место в действительности) и натолкнул его на мысль о создании такого фильма. Ему показалось интересным внимательно рассмотреть тип идейного фанатика на фоне всеобщего цинизма, и он исследовал этот конфликт с большой глубиной и художественной силой. Причем отношение авторов к героине неоднозначно. Да, она фанатична, она — продукт системы коммунистического воспитания, но ее фанатизм авторы объясняют трудным послевоенным детством, постоянным вдалбливанием пропагандистских догм, необразованностью, узостью взглядов. Уварова плачет, когда ее назначают на высокую должность, но она хочет работать, и действительно вкалывает «не за страх, а за совесть». Уварова идеалистически верит, что все можно сделать, можно преодолеть любые трудности, надо только решить. Множеством точных наблюдений над жизнью отличается этот фильм, включая и целый ряд не вошедших в окончательный вариант (по соображениям метража или каким-то другим). Такова, например, новелла о сапогах.
Уварова покупает в Москве у спекулянтки за 150 рублей французские сапоги. Для ответственного работника — деяние явно предосудительное. Но, оказывается, купила она их с единственной целью: наладить производство таких сапог у себя в городе. На фабрике сапоги раздирают на части (а Уварова все же надеялась поносить!) и, конечно, оказывается, что такие сапоги «у нас» делать невозможно!
Уварова — реликт 20-х-30-х годов: дух аскетизма ярко проявляется в сцене у постели старого большевика. Таких уже осталось немного: в наш прагматичный век искренность — повод для насмешки. И автор ставит трудный, практически неразрешимый вопрос: что лучше — фанатики или циники. При этом Уварова трагически одинока в ее борьбе: у нее нет поддержки мужа, детей. Ее убежденность для них непонятна и глубоко чужда.
Ничего удивительного, что и героиня, и фильм в целом вызвали серьезные возражения ленинградского партийного босса Романова. Он увидел в картине (и не без основания) издевательство над революционными традициями, подрыв морального авторитета партийного и государственного руководства. При поддержке Госкино (председатель Госкино Ф.Ермаш, как и Панфилов, был свердловчанин), фильм все же пробил дорогу на экран (и даже был показан по телевидению!), а позднее «на верхах», закрыв глаза на двусмысленность картины, сделали вид, что она развивает революционные традиции советского кино!
Но Романов не забыл своего поражения, и поэтому Панфилову пришлось переехать в Москву. Знающие люди передавали «историческую» фразу, якобы сказанную Романовым вслед отъезжающему режиссеру: «Советская власть у нас не только в Ленинграде. Он в этом убедится». Романов как в воду смотрел. Следующая работа Панфилова «Тема» имела еще более трудную судьбу.
Летом 1979 года, накануне очередного московского кинофестиваля, разнесся слух, что Панфилов закончил острую картину, и, возможно, она будет выставлена на конкурс от Советского Союза. Первая часть слуха оказалась верной — «Тема» была завершена, состоялось несколько закрытых просмотров для друзей режиссера, приглашенных строго по спискам, составленным самим Панфиловым. Тем не менее, письма, критикующие фильм как контрреволюционный, немедленно поступили в ЦК партии. И после серии традиционных показов «на дачах» членам Политбюро, картина не только не была показана на фестивале, но отправилась прямо «на полку».
Между тем, первоначально это был чуть ли не госзаказ. Руководство Госкино долго искало режиссера, готового снять фильм, разоблачающий диссидентов и эмигрантов: предлагали буквально «манну небесную», только согласитесь. Но никто не соглашался. Говорят, получив такое предложение, хитрый Никита Михалков воскликнул: «Что вы, я боюсь, они ведь и убить могут!» Отверг предложение и Николай Губенко. Наконец, уломали Панфилова, но он согласился лишь при условии, что сценаристом будет Александр Червинский.
Если первые фильмы Панфилова рассказывали о рождении таланта, о том, как в маленьком человеке пробуждается художник, то в «Теме» сюжет развивается как бы от обратного: здесь талант покидает художника и драматизм ситуации состоит в том, художник это понимает. «Наш фильм, — рассказывал режиссер в единственном, кажется, репортаже со съемок, — о критическом отношении к самому себе. Оно необходимо любому человеку, а тем более художнику. Наш герой предпринимает отчаянную попытку угнаться за жизнью…»1
…Известный советский драматург Ким Есенин переживает творческий и духовный кризис. Вместе с другом, тоже популярным драматургом, Пащиным, специалистом по милицейским историям, Ким едет в Суздаль, чтобы напитаться соками земли русской, набраться новых тем и написать что-нибудь на модный нынче сюжет из истории Руси. Сопровождает Кима его молоденькая любовница. Приятель Есенина, в отличие от нашего героя, чужд сомнений. Законченный циник, он знает цену своей продукции, но нисколько от этого не страдает. «А кто будет гениальные пьесы лудить?» — вопрошает Пащин. Когда гаишник на дороге останавливает их машину, он грубо шантажирует инспектора: «Я буду жаловаться. Я с твоим министром пью».
В Есенине есть кое-какие черты Сергея Михалкова или Анатолия Сафронова, разница только в том, что Ким глубоко переживает свое внезапное прозрение: «Зачем я еду? Какой смысл менять место пребывания, если я сам не изменюсь уже никогда? Господи, как я устал! А ведь мне нет и 55. Жених по нынешним временам. Известный драматург, обласкан зрителями и начальством. Сижу в президиумах. А счастья нет. Жизнь прошла зря». И еще: «Я сам знаю, что давным-давно кончился и никогда больше не напишу ничего достойного»2.
Автор сценария Александр Червинский и режиссер не сообщают нам, как и почему произошло прозрение Есенина. Мы просто становимся свидетелями полного жизненного краха героя. Жена существует только для видимости, любви к ней давно уже нет; надоела и глупая любовница. Сын, которого по блату устроили во ВГИК, бросает институт ради музыкального ансамбля. Но самое страшное — ощущение, что Есенин продал свой талант, предал подлинное искусство. А это не проходит бесследно. «Зачем я живу? Зачем я пишу пьесы? И главное, в толк не возьму — зачем их ставят театры?».
Поначалу Панфилов хотел пригласить на роль Есенина Иннокентия Смоктуновского. Казалось, что это именно его роль — вечно рефлексирующий актер смог бы легко перевоплотиться в образ такого драматурга. Но это было бы слишком поверхностным решением. Режиссер выбрал в пользу другого актера — Михаила Ульянова. Ульянов привычен в амплуа твердокаменных ленинцев, играл он и самого вождя революции, разного рода председателей колхозов, генералов (Жуков) и прочее. Эффект такого выбора был чрезвычайно силен: уж раз даже такие закаленные большевики заколебались, познали сомнение в правильности пути, зарефлексировали, то, что же нам с вами говорить!
Итак, Ким Есенин приезжает в Суздаль и останавливается в доме старой учительницы. Он попадает в атмосферу высокой культуры, глубоких духовных ценностей, традиций русской старины. Их берегут здешние интеллигенты, преданные народу, а не режиму, кристально чистые и благородные бессребреники. В Суздали Ким встречает искусствоведа Сашу (Инна Чурикова). Драматург ищет встреч с ней, он тянется к истинной русской культуре, от которой давно отвык. Но Саша откровенно говорит ему, что его творчество бездарно и что человек, изменивший литературе, продавший свое перо, никогда не сможет создать что-то стоящее. К тому же все помыслы Саши сосредоточены на судьбе любимого человека, которого в фильме называют просто Бородатым (Станислав Любшин). Бородатый — историк, научный работник; он разыскал неизвестные письма Радищева, написал об этом научное исследование, но отказался от соавторства с начальником. Конечно, публикация работы оказалась невозможной. Вся эта история настолько травмировала Бородатого, что он принял решение эмигрировать. После подачи заявления, его, как и полагалось в те годы, уволили с работы. Теперь он копает могилы на местном кладбище, ожидая разрешения на выезд.
Ким Есенин случайно присутствует при драматическом разговоре Саши и Бородатого:
«Саша: Куда ты едешь? Что у тебя общего с Америкой? Ты там пропадешь. Ты даже языка не знаешь толком!
Бородатый: Зато ты два знаешь, а что толку?
Саша: Да ты же в Америке со всеми переругаешься!
Бородатый: Между прочим, я еду в Израиль!
Саша: Неправда, ты туда не поедешь!
Бородатый: Поеду!
Саша: Нет, зачем ты врешь!
Бородатый: Заткнись!
Саша: Не уезжай, прошу тебя…
Бородатый: Если бы ты любила меня, ты бы поехала со мной.
Саша: Я не могу, я не хочу, Андрей, миленький!
Бородатый: Ну, вот ты и сделала свой выбор.
Саша: Останься, я не смогу там, я пропаду. И ты пропадешь.
Бородатый: Ничего, я смогу, там я всё смогу! Я здесь не смогу. Здесь всё ложь!
Саша: Так ты что, ты туда за правдой едешь? Да?
Бородатый: Мне хоть врать там не придется.
Саша: Господи, какой же ты дурак!
Бородатый: Это ты дура!
Саша: Нет. Там не будешь врать? Там не будешь жить, Андрей!
Бородатый: Я выживу… я выживу…
Саша: Нет, ты там пропадешь, от тоски умрешь!
Бородатый: Пусть я умру от тоски там, чем от ненависти здесь!
Саша: Опомнись, Андрей! Что ты говоришь?
Бородатый: Я здесь всё ненавижу. И тебя тоже. Ты предала меня!»3.
Так заканчивается этот драматический диалог. Любопытно, что главный герой, который по всем канонам советской драматургии должен был бы сурово осудить поступок «изменника родины», дать ему надлежащий отпор, не находит убедительных слов. Он мямлит что-то вроде: «Правильно Саша ему сказала, он там пропадет, сдохнет от тоски в этой Америке» И все! А ведь сцена была задумана начальством как решительное разоблачение евреев-эмигрантов и всякого рода диссидентов. Однако авторы создали правдивое произведение, далекое от банального осуждения. Это реальные судьбы и ситуации, реальные трагедии людей, не выдерживавших гнета и лжи коммунистического режима и вынужденных, бросая свои дома, семьи, работу, уезжать в никуда.
…В состоянии тяжелой депрессии Ким Есенин садится в машину и мчится в Москву, но на середине дороги поворачивает назад. На полной скорости, уже на окраине Суздаля, его машина врезается в столб. Последние кадры фильма: Есенин выползает из машины, с трудом добирается до телефонной будки и набирает номер Саши: «Вы слышите меня?» и падает…
Стоит ли говорить, что столь необычный по теме фильм не мог быть выпущен на экраны в 1979 году и пролежал на полке вплоть до «реабилитации» 1986 года (даже в «Кинословаре», изданном в 1986 году, нет упоминания об этой работе режиссера).
На очередном кинофестивале в Москве летом 1981 года «Тема» была показана на закрытом просмотре для гостей фестиваля. Однако, по отзывам иностранных зрителей, трудно было понять, в чем же собственно конфликт фильма, оставались неясными причины драмы Бородатого и т. д. Короче говоря, картина не вызвала интереса гостей. И это понятно. Это результат доработок и переделок фильма. Во-первых, изменили финал: тогдашние престарелые советские вожди, как известно, больше всего боялись смерти; изображение болезней и смерти на экране было категорически запрещено. Поэтому Панфилов снял несколько разных вариантов финала с намеком на выздоровление героя (подъезжает «скорая»). Но главная работа (уже без участия режиссера) шла над крамольной сценой диалога Саши и Бородатого.
Здесь был придуман поистине гениальный и новаторский трюк. Мне рассказывал работник мебельного цеха «Мосфильма», что к нему обратился сотрудник съемочной группы «Темы» с просьбой… дать табуретку. «Какую еще табуретку? — удивился мой знакомый. — Ваша группа уже расформирована». «Правильно, расформирована. Но мы сейчас проводим переозвучивание нескольких сцен. Падающая табуретка должна заглушить фразу «Лучше я умру от тоски там, чем от ненависти здесь». «Но позволь, — все еще не сдавался мебельщик, — ведь фраза длинная, а табуретка упадет быстро». «Ничего, — был ответ, — она у нас будет перекатываться».
Не знаю, с помощью ли пресловутой табуретки или какими-то другими способами произведено заглушение текста, но результат, как говорится, налицо: зрители, не знавшие, в чем дело, так ничего и не поняли!
Предеседатель Госкино Ермаш обещал протолкнуть фильм на экран «после всех съездов» — партийного, кинематографистов, писателей и художников. Но прошли все съезды, а фильм «Тема» оставался недоступным для зрителей вплоть до 1986 года. Поистине, опасная тема!
1«Советский экран», № 14, 1979.
2 Цитирую по монтажному листу первого варианта фильма.
3 Там же.
Лучшие недели
| Александр I. Биография Посетило:191683  |
Александр Давыдов: Биография Посетило:27374  |
Главный полководец Великой Отечественной войны Посетило:13914  |