Мы живем в рамках детской песочницы

— Приехав в Москву представить победившую в Каннах картину «Дитя», вы посчитали долгом участвовать в митинге в защиту Музея кино. Российских ведущих кинематографистов там почти не было…

Люк. Мы считаем существование и процветание в мире музеев кино, синематек, фондов условием необходимым. Они и есть часть кинематографа. Странно, если кто-то этого не понимает. Мы полагаем, что делать кино, особенно новое, авторское кино, можно, лишь если ты связан с его историей.

— Ваши фильмы — городские истории, точнее, притчи из жизни деклассированных слоев. Почему своими героями вы избираете бомжей, беженцев, заключенных?

Жан-Пьер. Потому что персонажи из низших классов, люди с обочины открывают возможность увидеть общество изнутри, его непоказушную сторону. С помощью их будничного существования вне рамок, норм, как с помощью особой диоптрии, можно рассмотреть получше, как общество устроено: его тайные механизмы, ограничения, ржавые болванки и детали.

— Ваш герой почти всегда неясный, без очевидных знаков плюс или минус. Зритель разгадывает его до самого финала. Наверное, и вы в процессе написания сценария, во время съемок продолжаете «знакомство» с ним. Случается ли, что сам герой преподносит вам сюрпризы?

Жан-Пьер. Конечно. Так было практически во всех фильмах. У нас нет абсолютно точной психофизической карты персонажа. Мы оставляем себе свободу быть впечатленными от встречи с ним. Конечно, у нас есть первоначальный характер героя, который будет потом дышать, смеяться, огорчаться, двигаться собственной походкой по экрану. Он существует где-то на уровне идеи. Это похоже на встречу с любым человеком. Ты вроде бы его неплохо знаешь, но до конца представить себе нюансы поведения и даже некоторые внезапные поступки — не можешь. Существует всего лишь гипотетический образ. И мы не говорим себе: «У него должны быть голубые или черные глаза».

Люди, которых мы встречаем, в том числе и актеры, нас удивляют, помогают составить этот характер в его развитии. Дополнить, приблизить, углубить. Плюс камера, свет, звук — все это облекает гипотезу в плоть и кровь. И персонаж оживает, способен действовать подчас даже помимо нашей воли. Например, в сценарии фильма «Обещание» юный Игорь (Жереми Ренье) сам нас побудил написать один из эпизодов. Сам этого захотел. Он привязывает себя цепочками в гараже отца в том месте, где висят всякие автомобильные цепи, детали. Этот его протест исходил, поверьте, уже не от нас — от самого героя. Если бы он оказался другим, он и повел бы себя иначе.

— Из фильма в фильм можно проследить ваш неостывающий интерес к теме отцов и детей. Точнее — безотцовщины. Мне видится в этом не столько исследование проблемы взаимоотношений поколений, сколько через эту любимую классиками тему возможность погружения во внутренний мир каждого из героев.

Лучшие дня

Сара Бернар – первая суперзвезда Посетило:28819

Ирек Зарипов. Биография Посетило:24023

В этой жизни нужно быть солнцем Посетило:8797

Жан-Пьер. Тут обе стороны вопроса связаны. Даже перепутаны. Нас вообще интересует, что же происходит в нынешних поколениях с осознанием этой вечной проблемы. Ведь мы смотрим по сторонам и видим, как одиноки наши современники. Люди нашего поколения, следующие за нами — драматично одиноки. Поэтому вы, наверное, заметили: герои наших фильмов больны одиночеством. Как будто мы снова живем во времена, когда все надо начинать с нулевой точки отсчета. Найти все самим, определить, сформулировать себя и свое окружение. Нет модели матери, отца, семьи. Да и модель современного общества вызывает большие вопросы.

По какому «образу и подобию» строить жизнь, если мы живем в «без образное» время. Современные люди должны сами нащупывать, открывать: что хорошо — что плохо. Некому объяснить им. Наши персонажи пытаются найти замену, суррогат отцовства, материнства. Например, в «Обещании», когда Игорь встречает женщину-беженку. В «Дитя» молодого героя Брюно связывают особые псевдоотеческие отношения с юным Стивом. И Розетта ищет замену пьющей матери. И взаимоотношения с юным преступником Франсисом для мастера Оливье — единственная связь с погибшим сыном («Сын»). При этом все они душераздирающе одиноки.

И как они могут измениться сами, если им неподвластно изменить мир вокруг? Единственный доступный для них способ сохранить себя — и у них это получается — оставаться свободными. Брюно, Игорь, Оливье… Оливье — безутешный отец погибшего ребенка — хочет и вроде бы должен отомстить. Но он не убивает юного убийцу сына, оставаясь свободным в собственном выборе.

— Все мы — отцы и дети. Ваше собственное самоощущение: вы — больше дети или отцы?

Жан-Пьер. Про себя не так уж просто сказать… Наверное, всего понемногу: и отцы, и дети.

— Но ведь существует проблема нынешнего времени, когда мужчины до седых волос остаются мальчиками и функция отцовства переходит к слабому полу.

Люк. Да-да, вы правы. Мы тоже об этом размышляли. В том числе и в наших фильмах. Это тяжелая дорога для каждого, пройти ее надо самостоятельно. Человек растет из ребенка — сына, дочери, — вырастая (или нет) в отца, мать. Некоторым не удается этого сделать. Сегодня значительно труднее ощущать себя отцами, потому что будущее неясно, печально, неопределенно. Чтобы быть отцом, надо что-то предполагать заранее. Общество же сегодня более закрытое, непрогнозируемое. Как может ощущать себя человек в нем? Неуверенно. Словно маленький ребенок — шагать на ощупь. Беда современного общества — нежелание и неумение думать о завтрашнем дне. Мы живем в рамках детской песочницы, ограниченном круге «сегодня». Отсюда многие проблемы. В том числе тотальный инфантилизм. Вот почему современный мир населяют в подавляющем большинстве дети, а не родители.

— О вас всегда говорят как о чем-то едином — братья Дарденны. Бывали ли между вами несогласия, которые что-то существенно меняли в процессе работы?

Жан-Пьер. Это довольно трудный вопрос. Дело в том, что когда мы начинаем работу над фильмом, то превращаемся в машину, которая создает кино. Будто мы совершенно меняемся, становимся другими людьми, не похожими на прежних Люка и Жана-Пьера. Это вовсе не означает, что мы всегда говорим и думаем одно и то же. Главное, все, что говорится и даже думается, — лишь для того, чтобы заставить работать механизм создания кино.

— Неужели не бывает моментов споров, конфликтов на съемках?

Жан-Пьер. Отчего же, споры бывают. Но эти моменты несогласия служат лишь углем для топки, сырьем, чтобы продвигать работу над фильмом.

Люк. Замечу, наши несогласия — особого рода. Они не приводят к компромиссу в привычном понимании. Например, я говорю — черное, он — белое. В итоге мы могли бы остановиться на сером, на чем-то среднем? Вовсе нет. Допустим, я говорю — черное, он — белое… А когда мы запускаем наш механизм съемок, то обнаруживаем, что стоит остановиться на зеленом. Так лучше для фильма. Дело в том, что каждый из нас не самоутверждается, не создает собственный фильм. Мы делаем общее дело. И когда сталкиваются разные мнения, не занимаемся отстаиванием точки зрения, своего «я». Это может навредить. Мы ищем максимально точное, лучшее решение. Не важно, кому оно принадлежит.

Жан-Пьер. И мы никогда не говорим: «Я считаю, правильно будет так». Предпочитаем формулировку: «Для фильма лучше так». Вот почему потом невозможно персонифицировать вклад каждого из режиссеров.

Лучшие недели

Сара Бернар – первая суперзвезда Посетило:28819

Ирек Зарипов. Биография Посетило:24023

Мальчик, которого растили как девочку Посетило:56720