Биография

Николай Эстис родился в 1937 году. Он с детства знал, что станет художником. Теперь работы художника хранятся в Государственной Третьяковской галерее, в музеях и собраниях России, Германии, Израиля, Италии, Финляндии, Франции и многих других стран.

Автор: Мария Михайлова
Сайт: Знаменитости

- Николай Александрович, что такое для вас еврейское искусство?

- Очевидно, это то, что за изображением, то, что в творчестве моей жены Лидии Шульгиной ощущается очень сильно. Когда она приносила в издательство детские иллюстрации, ей говорили: 'У вас даже овцы и зайцы какие-то библейские'.

После войны, когда мы вернулись с родителями из эвакуации на Украину, оказалось что все еврейское население нашего местечка - 11 тысяч человек - уничтожено. И только несколько десятков уцелевших семей вернулись. Эта боль никогда никуда не девалась. Но став художником, я понял, что страдание, как и радость, - понятия вненациональные.

В 60-е годы в Союзе художников было принято всех как-то 'маркировать'. Я же не знаю, к какому направлению отношусь. Философия моего пути состоит в самом пути. Собственно, искусство и есть путь, как и сама жизнь, это разделить невозможно. Детство и война, и все, что было со мной дальше, и мои дети, и моя любовь.

В своей работе я постепенно освобождался от всего конкретного. Когда в 70-м я делал серию литографий по мотивам поэзии Лорки, в них уже не было признаков времени, географии, истории, потому что есть вещи для меня более важные. 'Песня воды бесконечна, какую гармонию несет она, вырываясь из камня', - это вне национальностей.

- Что для вас самое важное в работе?

- Чтобы сделать что-то настоящее, художник должен быть внутренне абсолютно свободен и открыт. Любая литературная, историческая или рациональная заданность убивает эту свободу. Поэтому мне очень близки слова Лорки, из письма к другу 'о поэзии открытого вдохновения'. Я всегда пытался, во всяком случае в лучшие минуты, оказаться в таком состоянии открытости.

У иконописцев Древней Руси была такая заповедь: приступать к работе можно только 'усердно помолясь и трепетными перстами'. Мне же помогают любимые стихи, их ритм и музыка. Пластика звука помогает мне создать пластику цвета и формы. У меня так происходит до сих пор. Всегда и сейчас.

- Творчество каких поэтов наиболее значимо для вас?

- Большую часть своих работ я делал в домах творчества, куда приезжал на два-три месяца. И первое, что брал я с собой, - стихи, которые в тот момент были мне близки. Это были зачитанные, с закладками, томики Блока, Мандельштама, Лорки. Это не значит, что я следовал их строкам тематически. Нет, чаще всего это была музыка, ритм... Например, для меня в одной строчке 'Я здесь стою, я не могу иначе?' каким-то образом соединилось все: и звук, и смысл, и цвет, и пластика, и жест, этот размашистый удар широкой кисти.

- В какой момент вы понимаете: работа завершена?

- В молодости, когда я заканчивал работу и мне все хотелось ее продолжать, дописывать, а надо было вовремя остановиться, мой учитель говорил: 'Оставь, Б-г допишет. Потом ты увидишь эту вещь, и она уже не покажется тебе незавершенной'. Работы не должно быть видно, тогда картина легка, как узор на крыле бабочки.

- Насколько важны для вас зрительные впечатления?

- Совсем не обязательно непосредственно вдохновляться тем, что видишь. Важно найти созвучие, адекватность в природе, в архитектуре, в человеке - только тогда возникает творческое начало.

Например, вокруг Дома творчества на Ладоге чудные пейзажи, но самое ценное переживание, которое я оттуда вынес, - это 'семь горизонтов': вид, открывающийся по дороге к Ленинграду, когда автобус, кружа по холмистой местности, поднимается все выше, и одномоментно можно видеть несколько планов. Они никак не взаимодействуют между собой, но, тем не менее, составляют единую картину: кто-то работает в огороде, вдали кто-то купается в речке, за речкой церковь, в которую идут люди? Возникшее ощущение 'нерукотворного' для меня было настоящим обретением. Пришло понимание, что пластика многозначна, что она должна быть избыточна.

- Вы любите путешествовать?

- Раньше в России, когда художники заканчивали академию, чуть ли не обязательным считалось посещение Италии или Греции. Без этого образование считалось незавершенным, но мы были лишены такой возможности. Поэтому можно сказать, что мое образование завершилось накануне 65-летия, когда этим летом я впервые побывал в Италии. Альпы заворожили меня своей масштабностью, соизмеримостью и несоизмеримостью понятий. Сильное впечатление на меня произвел небольшой, старый, но не 'зареставрированный' город удивительной красоты - Сиена. Там есть то, чего я в последнее время пытаюсь добиться в живописи, - стертость, 'фресковость'. Сейчас все, что вижу, я могу только сопоставлять с уже сделанными мной работами: подтверждается или не подтверждается, как говорят дети в игре, 'сходится или не сходится'. Все должно сойтись, тогда это значит - правда.

- Каким образом повлияла на ваше творчество жизнь в Германии?

- На Ладоге или в Тарусе, в Москве или Пиннеберге я не могу писать урывками, мне нужно погружение. Важно, чтобы была мастерская, где я могу закрыться и работать, не отрываясь. И причинно-следственные связи здесь, может быть, движутся в обратном направлении - сначала появляются работы, а потом меняется жизнь.

Лучшие дня

Девочка, которая кружилась 4 часа Посетило:6649

Джинджер Роджерс: Любовь в танце Посетило:6344

Огромные руки — огромные проблемы Посетило:296

Дата публикации: 12.12.2000