Женщина ищущая любовь

За роль Жанны д'Арк ее почти канонизировали. За любовь к Роберто Росселлини - почти распяли. А она не была ни святой, ни шлюхой, ни праведницей, ни грешницей. Она была просто женщиной, которая всю жизнь искала любви и не боялась платить по счетам.

Автор: Анна Мышкина
Сайт: Знаменитости

Конечно, она была еще и замечательной актрисой. Не мыслила себя вне театра и кино, задыхалась без ролей, тосковала, когда из-за беременностей или прихотей Росселлини вынуждена была не работать. Соглашалась даже на роли в третьеразрядных картинах, которые - странное дело! - облагораживала собой настолько, что критики относились к ним снисходительнее, чем они того заслуживали. А хорошие фильмы превращала в шедевры. Она снялась в огромном количестве картин, играла во многих спектаклях, семь раз номинировалась на "Оскар" и два раза - за "Касабланку" и "Осеннюю сонату" - его получила.

И все-таки Ингрид Бергман оставалась женщиной, ищущей любви. И ради этого могла пожертвовать многим. А иногда - всем.

Ее первый муж, Петер Линдстром, был во всех отношениях положительным человеком. Любая добропорядочная шведская барышня - а Ингрид Бергман, несмотря на страсть к искусству, любовь к виски и весь голливудский гламур, до конца своих дней оставалась добропорядочной шведской барышней - была бы счастлива иметь такого мужа. Подающий надежды молодой доктор, в 20 лет закончивший университет и получивший первую ученую степень, в 24 года ставший профессором в области стоматологии, прекрасный лыжник, пловец, боксер и красавец!.. При первой их встрече (ей было около двадцати, она училась в театральной школе и за ней ухаживал профессор-ловелас) Петер сказал: "Мне нравятся ваши волосы!.. А какой у вас чудесный голос!"

По правде говоря, после этих слов дело можно было уже считать решенным, однако он, как положено, обстоятельно ухаживал за ней еще целых четыре года. Ее родственники наблюдали за развитием пасторального романа затаив дыхание: они понимали, что такой блестящий молодой человек с серьезными намерениями - просто находка для Ингрид, он гарантировал будущей супруге долгую счастливую, уютную и безоблачную жизнь.

А Ингрид? Ингрид тоже не имела ничего против Петера Линдстрома. С ним в отличие от ловеласа-профессора и студентов-ухажеров из театральной школы она чувствовала себя спокойно. Более того, это был первый человек в ее жизни, с которым Ингрид могла говорить о себе. Они гуляли по Стокгольму, и она рассказывала, рассказывала, рассказывала: о том, как в два годика отец заставил весь дом киноаппаратами и без устали снимал ее, а киноаппараты шуршали и все запоминали - какая она была хорошенькая, пухленькая, счастливая девочка, какая хорошенькая и счастливая была у нее мама... Как в три годика мама вдруг исчезла, и оказалось - ее нигде нет, есть только памятник на кладбище... Как тетя объясняла Ингрид, что такое смерть, но она ничего не поняла, только испугалась... Как другая тетя объясняла Ингрид, что у папы роман с горничной, и Ингрид опять ничего не поняла... Как в гимназии она читала наизусть отрывки из спектакля, и все девчонки слушали разинув от изумления рты, а учительница выбранила Ингрид за срыв урока чистописания... Как потом вдруг умер и папа. И тетя, ее любимая тетя, та самая, которая всегда так вкусно пахла духами и весело смеялась, - тоже умерла. И тогда от горя чуть не умерла сама Ингрид. Она уже была большая, понимала почти все, и какое-то время ей казалось, что это она виновата в том, что случилось с мамой, папой и тетей. Наверное, думала девочка, она не должна никого любить, ведь стоит ей полюбить кого-то по-настоящему - и человек обязательно умрет.

Петер слушал ее почти с профессиональным вниманием - так хороший доктор выслушивает больного. Он вообще был хорошим доктором и благородным человеком. И ему так нравилась эта милая, серьезная девушка! Петер чувствовал: она не похожа на других, потому что никогда не притворяется. Он объяснил ей: она не виновата в смерти мамы, папы и тети, потому что у них, судя по симптоматике, был рак. Если люди в чем-то и виноваты, то только в том, что до сих пор бессильны перед раком. И он не побоится, если она его полюбит. Он не собирается умирать, наоборот - будет жить с ней долго и счастливо.

Она ему поверила, позволила себе полюбить и, расставаясь, писала ему письма: "Мой милый! Мой единственный! Я счастлива только рядом с тобой... Приходи и останься. Твоя навеки Ингрид". Когда они наконец поженились, ему было 30, а ей 23. Ингрид уже сыграла несколько ролей в стокгольмских театрах, даже стала восходящей звездой.

"Ты рискуешь, Петер, - сказал ему перед свадьбой кто-то из знакомых. - Ну, ты ведь знаешь этих актрис. Тем более что она красотка..." Но он рискнул.

И начало в общем-то было безоблачным. После свадебного путешествия в Норвегию и Англию они вернулись в Стокгольм и стали жить в его большой и просторной квартире, наслаждаясь друг другом и устраивая частые вечеринки для друзей. Для таких приемов Ингрид обычно приглашала помощниц по хозяйству, поскольку готовить решительно не умела. В этом, пожалуй, пока и проявлялась ее непохожесть на обычных шведских жен: "подготовиться к обеду" значило для Ингрид Бергман, что нужно сменить наряд. А в остальном - хотя в 1937 году шведы уже дружно назвали ее самой популярной актрисой - она была как все, даже вязала прекрасно.

И слушалась Петера во всем. Более того, если бы не он, Ингрид никогда бы не поехала в Голливуд. Хотя Голливуд звал ее давно - слух о гениальной шведке докатился до Калифорнии, и продюсер Дэвид Селзник то и дело засылал в Стокгольм агентов-гонцов, чтобы Ингрид растолковали по-английски, а если не поймет по-английски, то хоть по-китайски: в Европе - война, а в Америке - деньги и слава. Ингрид еще колебалась, но Петер все уже продумал и просчитал: $ 2500 в неделю за роль в римейке "Интермеццо"! Даже Вивьен Ли за "Унесенных ветром" получала в два раза меньше. Отказываться просто неразумно.

"Но, дорогой, а как же Пиа? - спросила Ингрид. К тому времени у них уже был ребенок, чудная девочка, похожая на мать. - Я ведь не смогу сразу взять ее с собой!" "Ничего, - сказал Петер. - Поезжай. Для Пиа я

подыщу няню. А потом мы приедем к тебе".

Когда газеты на всех языках мира будут обвинять Ингрид Бергман в том, что она бросила ребенка на произвол судьбы, забыла о нем, вычеркнула из жизни, никто и не вспомнит, что она не хотела ехать в Голливуд...

А тогда Петер, конечно, был прав. Он вел все ее дела, заключал контракты, договаривался об условиях съемок. Дом, который они купили в Голливуде неподалеку от Сансет-бульвара, ей очень понравился: настоящий голливудский особняк с бассейном. И Дэвид Селзник оказался человеком порядочным и некровожадным, хотя и зарабатывал на каждой ее картине вдвое больше, чем она. И Пиа была замечательной девочкой, и Петер - прекрасным отцом.

Так почему же они расстались? Потому что иссякла любовь...

Конечно, не сразу и не вдруг, но их брак перешел в стадию хронической болезни с осложнениями в виде тоски. Она заскучала в этом браке, добротном, как старое твидовое пальто, давно уже вышедшее из моды. Ей нужна была любовь, а не благополучие. Разговоры о чувствах, а не о контрактах и гонорарах. Цветы, а не чеки.

Петер всего этого не понимал решительнейшим образом. Он ничего не имел против ее долгих отсутствии из-за съемок, предоставлял ей максимум свободы и закрывал глаза на некие вольности. Даже простил жене быстротечный роман с фотографом Робертом Капой. С одной стороны, это было весьма великодушно, а с другой, учитывая прибыль, которую она приносила семье, - вполне благоразумно. А она, наверное, ушла бы от Петера, да только новый возлюбленный оказался ничем не лучше. Он стал туманно рассуждать о том, что брак для творческой натуры губителен, и Ингрид, напуганная подобным глубокомыслием, в тот раз осталась миссис Линдстром. Даже попыталась кое-как наладить семейную жизнь. Они с Петером всерьез планировали завести второго ребенка и возлагали на еще не родившегося младенца роль спасителя семьи...

Но тут в ее жизнь ворвался Роберто Росселлини. И взорвал эту жизнь ко всем чертям.

Внешне это выглядело как обычная встреча знаменитого режиссера со знаменитой актрисой для обсуждения возможного сценария. Петер тоже присутствовал, давал советы и ставил условия. А она потягивала вино, курила сигарету за сигаретой и смотрела на Росселлини как школьница, потому что уже давно любила его за фильм "Рим - открытый город", не похожий ни на какую голливудскую стряпню. Она даже написала ему письмо: "Я, Ингрид Бергман, восхищена Вами и мечтаю сняться у Вас..." Теперь в ресторане роскошного парижского отеля "Георг V" она увидела его и поняла, что спасена, - не догадываясь, что уже погибла. Это, кстати, было в день ее рождения. Ингрид исполнилось 33.

А Росселлини по своему обыкновению понятия не имел, какой фильм будет снимать и о чем должен быть сценарий. Он вообще никогда не задумывался над такими скучными вещами, как сценарии. Снимал по вдохновению, а если его не было - уезжал со съемочной площадки на целый день, оставляя группу в злобном неведении. И сейчас он видел перед собой лишь голливудскую звезду, под которую, возможно, ему дадут денег на картину. Впрочем, звезда эта ему нравилась. В ней не было спеси, и она так эротично потягивала вино... Он взял розу и, как на ромашке, оборвал все лепестки: "Снимем кино - не снимем... Снимем - не снимем..." "Для меня будет честью сыграть в нем", - сказала Ингрид и тут же получила колкий взгляд мужа: как она может так говорить, ведь они еще не обсудили условий!

Двух таких непохожих друг на друга мужчин, как Петер Линдстром и Роберто Росселлини, найти было трудно. Один был шведом в квадрате, ровным и гладким, как газон, другой - итальянцем в кубе, непредсказуемым, как лесная чаща.

Петер был добропорядочным семьянином, Роберто никогда точно не знал, сколько у него в настоящий момент жен, детей и любовниц. В то лето у Росселлини было по меньшей мере пять женщин: Мисс Америка-46, которую он зачем-то снимал в своих картинах; великая Анна Маньяни, которую он любил, хотя это смахивало на суицид - она могла запросто надеть ему на голову тарелку с горячими спагетти, запустить дымящейся пиццей и уйти спать. Еще были танцовщица из стриптиза, одна блондинка из Венгрии, ну и, наконец, законная супруга. А еще он любил гоночные автомобили...

Супруги Линдстром пригласили итальянского гения на Рождество к себе в Голливуд, чтобы обо всем как следует договориться. И там произошло одно событие... Впрочем, и не событие даже, а так - пустяк, мелочь. Но всем известно, что в жизни полно таких мелочей, впоследствии оказывающихся знаками судьбы...

Десятилетняя Пиа попросила родителей купить ей на Рождество велосипед. Петер (в этой семье жена зарабатывала деньги, а муж ими распоряжался, так было заведено) выделил необходимую сумму, и Ингрид с дочкой отправились выбирать подарок. И там, в магазине, набитом сотнями велосипедов, Пиа вдруг увидела... надувную корову с фартуком и широкой улыбкой от одного резинового уха до другого. "Мама! - прошептала Пиа завороженно. - Мамочка! Я, кажется, уже совсем не хочу велосипед... Я, кажется, хочу эту корову. Мамочка, пожалуйста!"

Ингрид была в замешательстве: корова просто очаровательна, но деньги-то выделены на велосипед...

"Глупости, - сердито сказал Петер, когда жена рассказала ему о внезапной страсти дочери к надувной корове. - Глупости и вздор! Она большая девочка! Эта корова стоит $ 75. Ты в своем уме, Ингрид?!"

В общем, на Рождество Пиа получила велосипед. И о корове вполне можно было бы забыть, если бы Роберто Росселлини, приехавший к ним через неделю, не решил порадовать гостеприимных шведов подарками. Он приобрел для Петера роскошный галстук, для Ингрид - изящную сумочку, а для Пиа... ту самую вожделенную корову. "Она такая чудесная, - сказал он, вручая ее девочке, - я просто не мог устоять... А вы что, чем-то недовольны? - обратился он к онемевшим от изумления Петеру и Ингрид. - Вам она не нра

вится?.."

Деньги на эти подарки - $ 300 - Роберто Росселлини взял в долг у Петера Линдстрома: на тот момент у него самого не было ни гроша. Но для Ингрид это не имело ровным счетом никакого значения.

...Она уехала к нему в Рим с чемоданчиком, в котором были два платья и смена белья, и никто не мог подумать, что она едет не просто на съемки очередного фильма, но покидает свою прошлую жизнь. Она и сама этого не знала, но через несколько дней, проведенных в Риме - восторженный прием итальянцев, Федерико Феллини с комплиментами, газетчики с микрофонами, поклонники с цветами, Роберто с влюбленными глазами, - ей стало ясно, что к Петеру Линдстрому она никогда уже не вернется.

К тому же в журнале "Лук" был опубликован снимок: Ингрид и Роберто, взявшись за руки и прижавшись друг к другу головами, стоят на развалинах древнего замка в Альберго - и вся Америка с рыданиями и проклятиями простилась с мифом о святой Ингрид Бергман. Их брак с Линдстромом казался публике исключением из голливудского образа жизни, образцом для подражания. Легендой... Да как она посмела?! Да кто она такая, в конце концов?!

Наверное, тогда она еще могла отречься от своей любви. Но не захотела. И тогда Америка, за ней - Швеция, а следом - вся остальная Европа отреклись от нее. Она поняла, что ни одну самую грязную грешницу не клеймят так истово, как бывшую святую. У грешницы всегда остается путь наверх. У Ингрид Бергман, недавней иконы, был только один путь: вниз. Она его прошла до конца и не раскаялась в содеянном.

Ингрид написала Петеру: "Я бы хотела объяснить все с самого начала, но ты и так все знаешь. Я бы хотела просить прощения, но это нелепо. Да и как можешь ты простить то, что я хочу остаться с Роберто?.."

Петер решил, что его выставили дураком перед всем миром. Он обиделся, разозлился и повел себя далеко не лучшим образом: растянул бракоразводный процесс на несколько лет и запретил Пиа видеться с Ингрид.

А она родила от Росселлини сына.

Больница, в которой она рожала, подверглась настоящему штурму фотографов и репортеров. Один корреспондент, дабы проникнуть внутрь, даже привел в родильное отделение свою собственную жену, хотя та была всего лишь на седьмом месяце беременности. Второй дал нянечке взятку, равную ее годовому жалованью. Третий просто вскарабкался по водосточной трубе до окна палаты, в которой лежали Ингрид и новорожденный малыш, - и все ради того, чтобы опубликовать ее фото, приписав какую-нибудь глупость типа: "Она бросила в Америке дочь, чтобы родить в Италии сына!"

Таблоиды бились в истерике, одна шведская газетка назвала бывшую гордость нации "пятном на флаге страны". Некий лос-анджелесский священник заявил в радиопередаче, что она "оставляет после себя грязь и вонь распутства". Армия Спасения изъяла из своих архивов все записи Ингрид Бергман, сделанные ею на радио до 1949 года. Это была настоящая транснациональная травля. Фильмы с ее участием, прежде собиравшие толпы, теперь шли при пустых залах. Прокатчики отказывались от них. Росселлини, без особых хлопот разведясь со своей предыдущей женой и сделав официальное предложение Ингрид, по-прежнему не забивал себе голову подобными проблемами. А сама Ингрид еще была замужем за Петером, и поэтому по итальянским законам ее ребенок мог быть записан только как сын Линдстрома. В итоге Росселлини пришлось оформить мальчика на себя, а в графе "мать" было написано: "Временно не установлена". Хотя в тот год Ингрид Бергман была, бесспорно, самой известной матерью в мире. Печально известной...

"Моя героиня, Жанна д'Арк, была объявлена колдуньей, и ее сожгли на костре, - устало думала Ингрид. - Но этот костер пылал всего час, от силы - полтора. Меня жгут уже несколько лет, и одному Богу известно, сколько это еще продолжится. Права ли я была? Да, права. Но, Господи, как же жалко Пиу!"

Со временем все кое-как утихомирились. Роберто, Ингрид и малыш Робертино поселились на вилле Санта-Маринелла на высоком берегу, неподалеку от старой римской крепости. Росселлини носился с идеями новых фильмов, тратил деньги без счета и время от времени исчезал, чтобы покататься на своих спортивных автомобилях, без которых жизни себе не представлял. Она же придирчиво следила за порядком, незлобно распекала слуг, торговалась с рыбаками и просила мужа о роли.

"Конечно, - соглашался он, - ты должна сниматься. Но сниматься только у меня!" С Ингрид были бы счастливы работать и Феллини, и Висконти, но оказалось, что Росселлини безумно ревнив, вспыльчив, несдержан, подвержен депрессиям и время от времени склонен угрожать ей самоубийством.

Но она любила его и не могла долго сердиться. Тем более что Роберто прекрасно знал, как загладить свою вину. Нужно было просто рассказать какую-нибудь веселую историю, например, как он женился первый раз "понарошку", то есть инсценировав сцену бракосочетания с профессиональным актером вместо святого отца, поскольку барышня, в которую он был влюблен, отказывалась жить с ним до свадьбы. Или - еще проще - сбегать в сад и принести Ингрид охапку цветов. Или сварить ей восхитительные спагетти... И она все прощала, потому что это было совсем не похоже на бесчувственное "Мне очень жаль, дорогая!" - так с ней обычно мирился после размолвок Петер.

А Пиа, поддавшись на уговоры отца, написала ей в письме, что больше не любит ее и не хочет даже на карте смотреть на страну Италию... Ингрид писала ей, отправляла подарки, пыталась увидеться - тщетно. Когда Америка сняла запрет на въездную визу для миссис Бергман, против поездки стал возражать Роберто Росселлини. Он заявил, что воспримет это как предательство с ее стороны, и она смирилась. В конце концов она всегда подчинялась своим мужьям... По крайней мере до тех пор, пока любила их.

В 1951 году Ингрид поняла, что снова беременна. И обрадовалась. Из всего, что происходило с ней в Италии, рож

дение детей было самым лучшим. К тому же ей хотелось доказать всему миру - и в первую очередь себе самой, - что она нормальная женщина и хорошая мать. И 18 июня 1952 года она родила в Риме двух очаровательных девочек-близнецов. Одну назвали Изабелла Фьорелла, вторую - Изота Ингрид. И Ингрид-старшая была бы почти счастлива, если бы не несколько "но". Во-первых, Пиа. Во-вторых, долги ("Хорошо бы сняться в каком-нибудь фильме, - писала она в дневнике. - Было бы на что купить детям обувь..."). В-третьих, творческие неудачи Роберто Росселлини. В-четвертых. .. Ингрид боялась признаться в этом даже себе, но муж, ради которого она бросила дочь, семью и карьеру, волновал ее все меньше и меньше.

А Росселлини не желал идти на уступки. Не желал, чтобы она виделась с Пиа. Не желал, чтобы она снималась у других режиссеров. И не замечал, что ее больше не смешит история о том, как он женился в первый раз с помощью актера в роли святого отца.

Тем временем в Америке ей наконец простили измену Петеру Линдстрому. И Ингрид приняла от компании "XX век Фоке" приглашение сняться в фильме "Анастасия". "Фильм провалится! - предупредил Роберто, входя в комнату в тот момент, когда она подписывала контракт". "Пусть, - отвечала она. - Какая тебе разница?" "Ты дрянь!" - закричал Росселлини.

Но Ингрид уже не боялась. И когда он снова вспомнил свой классический прием, пообещав ей насмерть разбиться на машине, не сказала, что передумала, - просто налила себе чашку чая.

Фильм не провалился. Ингрид снова готовы были боготворить те, кто еще вчера поносил. Предложения сыпались со всех сторон. Росселлини ревновал, и она обнаружила, что он может быть жалок. Отметила это про себя (уже почти равнодушно) и приступила в Париже к работе над спектаклем "Чай и сочувствие".

Спектакль стал ее триумфом. Она возвращалась к людям. А Росселлини завел себе любовницу. Сонали Дас Гупта была моложе его вдвое и, похоже, родила от него ребенка. Ингрид только улыбнулась: 8 лет назад она сама вот так же увела его у Анны Маньяни, и вот теперь... Ей не было больно. Она уже не любила его.

Ее третьей любовью и третьим мужем стал Ларс Шмидт, высокий красавец-блондин, европейский продюсер, удачливый импресарио, которого она при первой встрече приняла почему-то за официанта. Во второй встрече она ему отказала под каким-то благовидным предлогом, а сама отправилась гулять. И - надо же было такому случиться! - они столкнулись нос к носу! Она покраснела и попросила его перезвонить. После третьей встречи они уже не расставались.

Ингрид была измучена двумя своими браками. Ларс Шмидт только что похоронил сына и развелся с женой. Она сделала так, что ему снова захотелось жить. Он сделал так, чтобы с ним она жила хорошо и спокойно. И все постепенно вернулось на круги своя. Даже Пиа простила маму и целое лето провела в Италии с братишкой и двумя сестрами. Даже Петер согласился встретиться с Ингрид, сказав, что больше не держит на нее зла. Даже его новая жена кое-как смогла ей улыбнуться... А что касается Роберто Росселлини и его двадцатисемилетней красавицы, то Ингрид пообещала, что легко даст ему развод, и тут не о чем беспокоиться. Ей не хотелось больше работать с утра до вечера. Ей не хотелось ни с кем заключать долгосрочных контрактов. Ей хотелось сниматься, только когда на то есть желание, и жить с Ларсом Шмидтом.

Он угадывал ее мысли еще до того, как она высказывала их. Он был шведом, как она и Петер, и одновременно - творческим человеком, как Росселлини, и ей казалось, что это именно то, что она тщетно искала всю жизнь. Хотя - какую жизнь?! Иногда Ингрид казалось, что все только начинается... Потому что она снова любила.

"Я люблю тебя больше всего на свете, - писала она ему, чувствуя себя школьницей. - Любимый, благодарю тебя за твою любовь. Благодарю Бога за тебя, за то, что ты мне встретился. Вот она я, твоя старушка, твой тролль, твое несчастье... Бремя, которое вечно будет висеть у тебя на шее".

И Ларс Шмидт, казалось, ничего против такого бремени не имел, тем более что, несмотря на возраст, "тролль" выглядел изумительно. Завистники не могли понять секрета ее красоты: много курит, пьет виски, поздно ложится, рано встает и - сияет! А она просто снова была влюблена. Они вместе поехали в Швецию, где у Ларса были дела, он показал ей островок Даннхольмен у западного побережья, который приобрел несколько лет назад. "Тебе здесь нравится?" - "Мне здесь нравится!" - "Что ж, пожалуй, я женился бы на тебе, Ингрид... Но при одном условии". - "При каком условии?" - "Ты будешь проводить здесь вместе со мной каждое лето!"

И хотя в крохотном коттедже Ларса Шмидта не обнаружилось ни электричества, ни водопровода, ни телефона, она согласилась на это условие. И бродила среди огромных камней, сидела на берегу, смотрела на море, разучивая очередную роль. И была счастлива.

"Надолго ли?" - думала она. Как оказалось, не слишком надолго.

Через несколько лет Ларс Шмидт признался ей, что полюбил другую женщину. Ее зовут Кристина, она еще молода и, возможно, родит ему сына.

Она умела скрывать свою боль. И уже смертельно больная, с метастазами в позвоночнике, продолжала играть. И продолжала любить Ларса Шмидта, хотя дала ему свободу. Но он не взял ее. Точнее, взял, но не бросил Ингрид. Он ездил с ней по больницам, а когда она уже не могла выходить из дома, привозил к ней врачей. И Ларс отвез ее в Стокгольм, где она прошла мимо Королевского драматического театра, а потом на их остров, Даннхольмен.

Несколько дней она не вставала с кровати. Постепенно, шаг за шагом, начала выходить из дома. Наконец, сумела спуститься с крыльца и, опираясь на его руку, дойти до валуна на берегу моря, на котором когда-то сидела и учила роли. "Знаешь, Ларс, когда я... когда меня... Развей мой пепел над этим морем", - сказала она. Он кивнул. И через три дня ее не стало...

Лучшие дня

Мария Лиман: 'Я люблю перевоплощаться в разные роли' Посетило:357

Актер, которому сложно не улыбаться Посетило:229

Алкоголики и Бог Посетило:191

Дата публикации: 02.02.2002 01:02:03